Сейчас зреют новые опасности. Набирает темп идея самоокупаемости науки. Что на это сказать? Конечно, идея выглядит прогрессивно. Однако стоит помнить: то, что оправдано для отраслевых, прикладных направлений, сомнительно без оговорок переносить на фундаментальные работы, потому что это грозит погибелью для «фундамента»; ведь по хозрасчетным эталонам такие науки определенно убыточные.
Итак, опыт прошлых и нынешних генераций отдает предпочтение тем дисциплинам, которые несут (или, по крайней нужде, обещают) скорую практическую выгоду, выставляя их как нужные и отодвигая остальное за черту полезности.
Естественно желание понять: разве все знание, которое сей же час не сообщает практических рецептов, бесполезно? И разве справедливо с ходу, не вникая, третировать теорию за то лишь, что она бессильна, будучи едва написанной, поработать на практику? В то же время ни у кого нет сомнений, что рядом с достойными теориями живут застойные, рядом с наукой — лженаука.
Ясно, существует линия, по одну руку которой располагается полезное, а по другую бесполезное знание. Однако пытаться определить, где именно проходит эта линия, пока не станем. Сейчас нас заботит иное: разобраться, в какой мере и почему абстрактное, теоретическое построение следует также считать общественно значимым.
Спору нет, наука должна обслуживать практические цели. Вся неразбериха проистекает от незнания, каким образом этому научиться. «Идти ли ученому по указке практических житейских мудрецов и близоруких моралистов? — задает вопрос К. Тимирязев. — Или идти, не возмущаясь их указаниями и возгласами, по единственно возможному пути, определяемому внутренней логикой фактов?»
С позиций выдающегося естествоиспытателя, идеалом истинной науки не должно стать преследование сиюминутной пользы, которой охотнее всего гордятся псевдоученые, ибо «никакая мысль не может принести столько вреда успехам умственным и материальным, как убеждение, будто наука в своем поступательном движении должна руководствоваться утилитарными целями».
Стоит различать практицизм и полезность. Исследователь не вправе сторониться общественных запросов. Стало быть, нет и выбора, служить или не служить им. Однако лучшим применением сил становится не просто отклик на текущие хозяйственные заботы, а изучение закономерностей естества.
К сожалению, наших ученых нередко ориентируют на поиск ближайших ответов, отвлекая от глубинных тем.
Наивысший урон науке от двух зол: территориальная ограниченность и ведомственность. Слишком многие регионы, хозяйственные органы и кабинеты хотят иметь свою науку, свои НИИ, хотя бы крошечные. Но, получая укороченные задания, такая наука обрастает мелкотемьем и хиреет.
Вот типичная жалоба. Президент Белорусской академии наук В. Платонов пишет, что в угоду раздуванию хоздоговорной тематики на поводке у хозяйственников оказались многие исследовательские институты республики. Они брошены клеить неисчислимые заплаты на теле местной промышленности. «Мы получаем, — сетует президент, — множество столь мелких заказов и заданий, что просто стыдно их называть».
Подобный «территориальный» подход, преследующий прежде всего интересы региона, не способствует творческому поиску, ибо вольно или невольно ориентирует на ценности местного масштаба. Однако значение научной идеи, разработки тем выше, чем обширнее поле, на котором они найдут применение. Критерием эффективности теории является как раз ее способность к расширению, к экспансии и экстраполяции на смежные, тем более дальние территории. А то, что годится лишь для региона, области, получая только местное использование, хотя и приносит, конечно, пользу, но она сиюминутна и преходяща.
Напомним методологически выверенное наблюдение: «Кто берется за частные вопросы без предварительного решения общих, тот неминуемо будет на каждом шагу натыкаться на эти общие вопросы». Ленинские слова итожат многозначный опыт не только научной, но и политической, хозяйственной и других работ. Можно прочитать целую лекцию про то, когда ученый, решая конкретную, частную задачу, только и сумел справиться, осмыслив ее как общую.
Именно так, в безуспешных попытках отыскать касательную к данной точке, родилось под рукой Г. Лейбница могучее дифференциальное исчисление, для которого начальная задача (она пришла из строительной механики) — всего лишь частный факт, не берущийся, однако, никакими частными ухищрениями. Интегрирование и вовсе обязано прозе жизни. И. Кеплеру захотелось проверить, насколько верно купцы измеряют объемы винных бочек. Он отыскал решение, однако вышел при этом на глобальный метод определения объемов, очерченных кривыми поверхностями. А бочки — только одно из его бесконечных приложений. Впрочем, как бы в благодарность им за подсказку, давшую жизнь методу, И. Кеплер озаглавил свою книгу вполне несерьезным, по нашим строгим временам, названием — «Стереометрия винных бочек». Или громкий Архимедов закон, управляющий поведением тел, погруженных в жидкость, — плод узенькой задачки, про которую вспоминают лишь в исторических легендах, или… и т. д.