Насколько трудно удовлетворять заявки жизни, не имея сложившейся системы знаний, питающей прикладные исследования, узнаём из опыта поколений.
В древней культуре Китая немало образцов выдающихся научных по своему времени находок. Однако то были лишь эпизодические вспышки блестящих догадок, так и не сложившихся в единый организм науки (в том понимании, как она обозначилась в XV–XVI столетиях в Европе). Причина именно в отсутствии целостной структуры знания, организованного, распределенного по системным единицам и сохраняющего эволюционную преемственность.
Впрочем, этого недоставало не только Китаю, но и фактически всем царствам и государствам древних цивилизаций. «Есть мнение», что наука не сложилась даже в Греции, не говоря уже о Египте, Риме, других оазисах античности. Не было науки, значит, не было систематических результатов, снабжающих практику. Более того, и в периоды развитого научного знания, каким оно стало, например, в новое время, часто возникали позиции, когда ученые оказывались бессильными выполнить практический наказ.
…В начале XIX века, в самый разгул континентальной блокады, объявленной Франции, Наполеон ставит отечественным химикам задачу создать искусственные красители (поскольку подвоз природных красок из английских колоний прекратился). Была названа высокая премия. Несмотря на ясность проблемы и солидный уровень химического знания, решить ее не смогли. Лишь в 60-е годы, когда обозначилась структурная теория вещества, удалось разгадать строение молекул красителей и синтезировать их искусственным путем. Как видим, социальный запрос не получил ответа. А вот другая заявка тех же блокадных дней была удовлетворена сполна.
Наполеон назначил тогда еще одну премию в миллион франков за изобретение продукта, могущего заменить ввозимый в страну сахар.
Сахар пришел с Востока. Первыми европейцами, вкусившими его сладость, были воины Александра Македонского, но только в XVIII столетии Европа узнала, что сахар («мед без пчел», «сладкая соль» и другие «вкусные» названия, под которыми он в ту пору жил) содержится в тростнике, из коего и добывался. Конечно, наиболее естественный способ получения этого деликатеса — использовать тот же тростник. Но Франция его не имела, и вообще он произрастал в Европе лишь на юге Испании, к тому же в прибрежных землях да на малых площадях. Надо было искать иные решения.
К счастью, наука кое-чем располагала. К тому времени уже провели микроскопический анализ срезов тростника и выявили строение кристаллов его сока. Этим удалось заложить теоретические разработки сахароносных веществ: состав, химические свойства, реакции. Следующий шаг — выявление подобных тростнику по физико-химическим характеристикам растений, их испытание на сахар и отбор подходящих в условиях Франции кандидатов на «сырьевую» вакансию. Взоры ученых мужей скрестились на свекле. И тоже не случайно. Еще чуть ранее, в том же XVIII веке, она попала в поле внимания немецкого химика Маркграфа. Ему посчастливилось выделить из белой свеклы сахаристое вещество, сходное соком с тростником. Он же провел и первые его исследования.
Наконец, наступили решающие события — поиск технологий. Остановились на том, чтобы выдавленный свекольный сок фильтровать, пропуская через уголь и просветляя известью. Этим научно-теоретическая часть работы завершилась, и результат был предъявлен промышленникам, которые тут же наладили добычу сахара в молниеносно построенных заводах.
Кстати, хотя в 1813 году блокада была снята, свекольное производство, поставленное к тому времени на широкий шаг, укрощать не стали. Наоборот. Оно набирало темп. Заметим, что вторым свеклосахарным заводом в Европе стал наш отечественный, сооруженный в 1812 году в селе Алябьеве Тульской области. Однако россияне поворачивались тогда в решении продовольственного дела проворнее иных сегодняшних агропромов. И еще заметим, что ныне страна наша производит ежегодно 12 миллионов тонн сахара, занимая первое место в мире и первые позиции в его потреблении (и истреблении на самогон) — 43 килограмма на душу в год!
Два противостоящих результата, а говорят об одном: без теоретической подоплеки науке не с руки отвечать брошенным практикой жизни выводам. Точнее сказать, то вообще не наука, если в ее составе нет мощного теоретического слоя.
Так, на одном полюсе научное знание тесно увязано с производственными проблемами, деловито обслуживая потребности жизни, а на другом уходят в выси абстрактных нагромождений, внешне как будто шатко увязанных со злобой дня. Потому-то желательно (и обязательно) говорить о пользе науки в двух измерениях: с позиций социально-практических отдач, а также с высоты ее внутренних задач. Однако приходится помнить, что если о практической лояльности прикладных, технических и т. п. исследований можно рассуждать уверенно, то общественно значимая прибавка от сугубо теоретических занятий просматривается вяло. В связи с этим неизбежно еще и еще не раз подтвердить: хотя конечным пунктом науки надо ставить материальные цели, осуществить это прямым включением, обходя «теоретические углы», по существу, не удается.