Теперь Стас был в армии, где-то на Сахалине. Аня писала ему туда длинные письма, пытаясь продолжить в них свои детские пересказы, но ответы приходили редко и не были ответами, а скорее выписками из расписания солдатской жизни, полными неизменных ошибок. Но Ане эти бедные строки были дороже самых замечательных собраний сочинений, и она сейчас же отзывалась письмом со всевозможными описаниями и характеристиками. Однако вести с Сахалина приходили так редко, что Аня чаще через бабушку узнавала что-нибудь о Стасе, хотя и в деревню он писал тоже редко. Сидя у большого почтового окна, Аня писала быстро, почти не задумываясь, и видела, как шли они, деревенские, веселой, пьяной толпой до станции, провожая Стаса в армию, и Мотя время от времени принималась голосить в знак своей печали, а потом переходила на частушки, и все плясали на пыльной дороге, и она тоже плясала и спела какую-то дурацкую частушку:
…И видела себя на станции, когда поезд уже уходил, и Стас, словно нехотя, скользнул по ней взглядом и сказал так тихо, что еле губы шевельнулись: «Не стригись». И Аня услышала, и эти слова показались ей громом, водопадом любви и нежности, так что она шла за поездом точно во сне и смотрела на его прекрасное лицо, не зная, красиво оно или нет, только понимая свою полную принадлежность своему длинному белокурому принцу. А за ней летели Мотины вопли, прощальные выкрики, гармонь, играющая песню «Прощайте, товарищи, все по местам…», слов которой никто не знал… Аня улыбалась воспоминаниям, а по письму и стеклянному столу бегали зайчики весеннего солнца, и, глядя на них, Аня ярче представляла деревню и бабушкины ответные и еще не сказанные слова…
Вдруг тишина будто разорвалась, так что Аня даже немного привскочила со стула, но потом снова села и никак не могла понять, почему она сбилась… Что-то произошло — не то стук, не то крикнул кто-то, Аня прислушалась, так что уши у нее шевельнулись, как у собаки: где-то глухо закричал писклявый срывающийся голос: «Паапа, паа-почка! Паапа…» Как будто в варежку кричат, подумала Аня. Наверно, в автомате. И сразу усомнилась, потому что крики были отчаянные и все одно и то же: «Паапа, паапочка!» Аня давно решила для себя, что будет все делать последовательно и не станет отвлекаться посторонним. Так делал профессор Егоров, так делала бабушка, так делал Стас, и она тоже будет так делать. Правда, она не знала, во всех ли случаях жизни ее образцы оставались такими непреклонными и устойчивыми, какими казались ей теперь, но зато она твердо знала, что все неожиданное, не внося ничего полезного, сбивает с того единственно важного пути, который заработан тяжелым и долгим трудом. Неожиданное чуждо и враждебно этому налаженному пути, а последовательность действий как бы подсекает неожиданное и не дает ему власти. Поэтому Аня не дала воли своей тревоге и любопытству, а спокойно запечатала конверт, надписала адрес, опустила письмо в ящик и пошла к выходу.