– Ну ясно, – сказал Шинкаренко голосом, лишенным сколько-нибудь выраженной интонации. Однако за безцветной тональностью благочинный расслышал вполне отчетливый упрек. И посчитал нужным пояснить:
– Слишком большое смущение от всех этих их дел… Надо ставить точку. Запустил Владыка Евграф всю эту ситуацию! – негромко, но резко произнес отец Василий.
Шинкаренко довольно демонстративно ухмыльнулся. Прошло меньше трех месяцев после того, как Владыка Евграф отбыл в Вену, и вот уже благочинный дает весьма суровую характеристику его действиям. Хотя пока Евграф был здесь, в Мангазейске, он не только не высказывал столь жестких оценок, но и пытался одергивать отца Игнатия, который любил иногда посплетничать о своем епископе.
– Не знаю, – пожал плечами Шинкаренко. – В таком деле аккуратность нужна. Может, потому Владыка Евграф и медлил.
– Запустил! – нахмурившись, безапелляционным тоном заявил Васильев. – А новый наш Преосвященный – он не таков! Тридцать лет в монастырях – сам понимаешь, какая это духовная школа… Он это терпеть не будет. Надо принимать решение.
Шинкаренко с треском захлопнул старую кожаную папку с документами, данные из которых он забивал в какую-то таблицу, открытую у него на мониторе.
– Надо так надо, – негромко ответил он. – Но отца Ярослава жалко. Хороший он человек.
– Знаешь, Сергеич, как Жеглов говорил: «Наказания без вины не бывает»! – отрезал отец Василий. Сделав еще два шага, он оказался в следующем помещении – в прихожей или приемной, где за столом сидела прекрасно известная всей епархии Наталья Юрьевна Склярова, некрасивая женщина лет сорока пяти, выполнявшая функции секретарши. Она была искренне предана отцу Василию, несколько менее искренне – Шинкаренко и люто ненавидела бухгалтершу, сидевшую в соседнем с ней кабинете. Именно она отвечала на почти все входящие телефонные звонки, а также проводила первичную фильтрацию пришедших на прием.
– Наталья Юрьевна, сможете мне документы по нашему храму завезти сегодня часам к десяти? – спросил ее отец Василий. Под нашим храмом он подразумевал Свято-Иннокентьевскую церковь, где был настоятелем. До революции там находилось Духовное училище, а два года назад эти помещения вернули епархии. На первом этаже расположилась иконная лавка, склад и трапезная, на втором, в бывших классах училища, занималась воскресная школа; на том же этаже был и собственно храм. А на первом этаже, кроме прочего, была комната, в которой жил отец Василий и которую он сам предпочитал именовать кельей.
Наталья Юрьевна выдохнула не без некоторого демонстративного недовольства:
– Смогу…
– Очень хорошо! – ответил отец Василий и направился к выходу из Епархиального управления.
«Жалко ему, видите ли! – мысленно рассуждал он, шагая по двору Свято-Воскресенского храма к своему микроавтобусу (или, если угодно, микроавтобусу Свято-Иннокентьевской церкви). – А мне не жалко? И мне жалко, человек, что правда – то правда, недурной… Но смущение от его действий вышло большое. Понятно, что не мне его грехи судить, но тут – смущение пошло. Авторитет Церкви страдает! Честь Имени Христова!» – с этими мыслями он уселся за руль, пристегнулся (он всегда пристегивался: «мы повинуемся властям и законы не нарушаем!») и легонько нажал на газ. Микроавтобус плавно соскользнул на проезжую часть, и неспешно – опять же, в полном соответствии с установленным скоростным режимом – покатился к центру Мангазейска.
«Грехи его – дело не мое, а вот смущение – это уже мое дело. Как благочинного. Его надо прекращать – стало быть, прекратим», – мысленно резюмировал он, подавив начавшее было шевелиться в душе сомнение.
Это качество – умение подавлять сомнения – было едва ли не самым важным в не слишком многогранной натуре отца Василия.
В свое время оно помогало ему решать немало непростых вопросов в жизни, начиная еще со школьной скамьи. И далее – в Киевском высшем танковом инженерном училище, по окончании которого он получил погоны лейтенанта, на воинской службе и вот теперь – в священном сане. Что до лейтенантских погон, то появились они на его плечах в самом конце 70-х годов, то есть, естественно, в СССР. Сколько-нибудь серьезных связей у молодого лейтенанта Васильева не было, и потому на службу его определили в Восточную Сибирь, в Мангазейскую область, в один из множества безчисленных гарнизонов, долженствовавших охранять покой советских граждан от посягательств маоистского Китая.
Гарнизонная жизнь вдалеке от всех крупных городов (Мангазейск таковым не был, да и до него нужно было добираться автомобилем не менее двух часов) давала замечательные возможности для умственной и нравственной деградации. Взаимодействие с замордованной солдатской массой, основанное на использовании садистической иерархии с дедами во главе, один и тот же «узкий круг ограниченных офицеров», их жены, в массе своей тоже не отличающиеся широтой в чем бы то ни было, кроме талии, и все это – в воинской части, одиноко стоящей посреди степи… Изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год. Отпуск, даже продолжительный, даже когда удавалось съездить на какой-нибудь курорт, не мог разрушить эту давящую монотонность бытия.