А Владыка Евграф, сам будучи человеком хорошо образованным и тяготевшим к интеллигенции, смог установить с Михаилом Васильевичем доброжелательные и даже дружеские отношения. Так профессор-атеист стал частым гостем в местном Епархиальном управлении и даже начал участвовать с Мангазейской епархией в общих проектах. По той же причине сплетни об Александрове стали частью единого корпуса епархиальных сплетен и давали обильнейшую пищу для застольных бесед православных преподавателей местного университета и духовенства.
– По случаю чего мемориальные доски? – осведомился Шинкаренко, разливая водку по рюмкам и стаканам.
– Случай не важен! Важно, что нужно вешать доски! В честь всяких там просветителей, каких-нибудь заслуженных забытых преподавателей…
– Заслуженно забытых, – вставил Шинкаренко, наполняя свой стакан.
В очередной раз раздался взрыв смеха. Со всеми смеялся и отец Ярослав. Но при этом он обратил внимание на одну студентку, присутствовавшую тут же. Роста она была невысокого и выглядела очень мило. Наряд был обычный, девическо-студенческий – так, кофточка-юбочка. Черты лица были правильными и потому красивыми; то, что со временем могло стать недостатком внешности, пока что, как плащом-невидимкой, покрывалось ее молодостью. В отличие от других девиц, которые тянулись к Шинкаренко (штатному джентльмену и дамскому угоднику в епархиальных и околоепархиальных кругах), она держалась несколько обособленно, но и не скованно. Видно было, что и люди, и разговоры их ей интересны, но несколько тяжелое, пропитывавшееся водочными парами веселье начинает ее утомлять. Это было созвучно тому, что чувствовал сам отец Ярослав. И это также вызывало симпатию.
Наконец вечер завершился. Маршрутки давно не ходили, время же было поздним, и те, кто жил далеко, начали соображать, кому в какую сторону двигаться, дабы скинуться на такси. Тут выяснилось, что сторона у отца Ярослава и у той симпатичной молчаливой девушки, которую он невольно выделил среди всех присутствующих, одна. Так они оказались вместе в одном такси. Разговора, однако, не получилось: Андрейко отнюдь не хотел играть роль очаровательного светского собеседника, а девушка была молчалива. Но при этом Ярослав чувствовал, что это не то отчужденное молчание, которое обычно возникает, когда человека вынуждены терпеть рядом буквально из последних сил, а молчание иное, доброжелательное. Так молчат тогда, когда без слов все ясно и потому хорошо. Он много лет прожил в браке, но подобное ощущал впервые. И сейчас это новое, сильное чувство буквально подавило его – подавило настолько, что вплоть до того момента, когда колеса такси заскрипели напротив подъезда, где жила Наталья, Ярослав не произнес ни слова. Наконец, понимая, что это радостное, ликующее молчание, к сожалению, обрывается и дальше все-таки нужно что-то сказать, он произнес:
– Давайте я вас провожу! А то тут у вас темно…
– Не надо, – ответила девушка, – тут же рядом.
Водитель, персонаж не вполне определенного возраста со следами многолетней алкогольной интоксикации на небритом лице, с грациозной безтактностью влез в разговор:
– Да вы вон, когда подниметесь, светом поморгайте, мы и увидим…
– Как это: поморгать? – с легким раздражением спросил Андрейко.
– Ну это, включить-выключить!.. Вы на каком этаже живете? – обратился таксист к девушке.
– На восьмом. Вон мои окна, – она показала рукой, какие.
– Может, мне все-таки вам позвонить потом? – спросил Андрейко и тут же мысленно выругал себя за этот неуместный, мальчишеский вопрос. «Как подросток!» – пронеслось в голове.
– Не надо, – ответила Наталья. – Я сама вам позвоню. Напишите телефон, – и она на удивление быстро, почти мгновенно достала из своей женской сумочки листок бумаги. Ярослав торопливо написал свой номер.
Так состоялось их знакомство. И она действительно позвонила, и в ближайшее воскресенье, произнося отпуст с амвона своего храма, он увидел ее, в бордовой зимней куртке, стоящую у самого входа. С этого времени их общение началось и более не прекращалось.