Но к делу. Вскоре после эпизода с шеей, в смысле с Завулоновской выходкой, я по случайности встретил Яру в городе, буквально натолкнувшись на нее при входе в метро. И тут же, не задумываясь, пригласил к себе.
– У меня белье постельное новое… – сообщил я с вызовом. – Шикарное.
– Ты неотразим… – в тон мне ответила она. – Всегда знаешь, чем покорить слабую женщину.
Мы уселись в машину, но по пути больше молчали, чувствуя оба легкую неловкость. Войдя в квартиру, Яра, однако, без предисловий устремилась в ванную, и спустя пять минут наши былые отношения вполне возобновились.
Она осталась у меня до утра, отправив кому-то ближе к ночи пару сообщений. Я не спрашивал и не интересовался, что сегодня поделывает Завулон, но входную дверь тщательно запер на цилиндрические засовы и включил наружное наблюдение: в конце концов мы пять лет вместе работаем и неплохо знаем друг друга, а не верить в чутьё может только законченный, оголтелый агностик. Береженого бог бережет. Я полагал, однако, что Заву давно наскучила стабильность связи с Ярой и он, конечно, тешит себя историями на стороне, пусть и помимо нашей школьной сауны.
– Как девки? – дерзко спросила меня Яра, когда мы вдосталь намиловались. – Есть хорошие?
– Конечно… – ответил я с улыбкой. – Давай не будем об этом, ладно?
– Давай, – согласилась она. И тут же добавила с грустинкой: – Просто хочется порой настоящего, а не имитации. Тупо, как у всех: семьи, ребенка… Собаку. – Она помолчала. – У Гудвина знаешь какая была собака? Шикарная! – Она на мгновение задумалась. – Как он, кстати? Не объявлялся?
– Кто тебе мешает? – возразил я, проглотив упоминание про Гудвина. – Давай не будем…
– А о чём будем? – резко перебила она. – Сколько можно скакать по постелям? Теперь вот Кипр еще этот…
– Сколько хочется, столько и можно! – резонно возразил я, не заметив поначалу упоминания о Кипре. – Это как есть или пить… Сколько можно есть? – Я даже слегка рассердился. – А не хочется – так перестань!..
– Мне хочется! – задиристо воскликнула она. И мы снова переместились в спальню.
Связь с Ярой отвлекла меня от дурных мыслей и одновременно сделала по-особому осторожным. Оставаться на ночь она могла только раз в две-три недели, уж и не знаю почему. Обычно я из соображений безопасности даже отвозил ее домой в час-полвторого ночи, когда силы наши вполне исчерпывались и следовало подумать о спокойном, освежающем сне, что вдвоем в постели удавалось неважно.
Зато в остальное время мы встречались у меня каждую свободную минутку; я свернул свои амуры в школе, сообщил об этом Ярочке и тут же заслужил он нее скорую, горячую и деятельную похвалу.
– А как ты его называешь? – спросил я однажды, не подумав.
– Виталик… – тут же ответила она, как будто мы думали об одном и том же.
– Вот как… – Я слегка помедлил. – А хочешь… зови меня тоже Виталиком, ну чтобы случайно не проговориться…
– Я не проговорюсь, – строго ответила Яра. – Можешь быть совершенно спокоен. – И тут же добавила: – Или ты, может быть, мазохист?
– Я не мазохист, – так же строго ответил я. – Я просто о тебе забочусь…
Теперь у Яры были ключи от черного хода. Запарковавшись у соседнего супермаркета, она могла проникнуть ко мне в подъезд незамеченной, если за домом, конечно, наблюдали только спереди, с парадной.
– Так что там у нас было с Кипром? – как-то спросил я ее к слову.
– Я получила классный контракт… – без особой радости сообщила она. – Реально богатый перец, фабрика на Кипре, посевы какие-то, биржа… И я – шеф по пиару и сопровождению. Шеф безопасности будет ходить подо мной, прикинь? Никогда бы не подумала, что смогу столько зарабатывать. А выучу греческий – будет еще больше…
– И когда ехать?
– Еще два месяца, – проговорила Яра совсем уже невесело.
– Греческий учишь?
Она не ответила и окончательно погрустнела.
***
Неудачи преследуют нас; это оттого, что я поручил
организацию экспедиции брату моему Николаю…
В.Каверин, «Два капитана»
История с мешком и Гудвином всё еще снилась мне, причем не яркая ее часть, с кровью и стеклянными брызгами, а именно будничная, бытовая: тревожная поездка в Степное, поиски укромного места, черная болотная вода, коряги, снежок, голые скользкие ветки деревьев, капли влаги, срывающиеся с тонких веточек и оставляющие в нежном снеговом покрове глубокие, темные – как пулевые – пробоины. Обычная инверсия подсознательного, тьма египетская: ведь никакого снега в тот день не было, моя бедная голова по-прежнему разруливала этическую проблему, упрямо валя всё в одну кучу. Во сне мешок вечно всплывал из-под коряги одним боком, под прочной тканью у трупа шевелились конечности, или он вдруг весь принимался судорожно биться, пока мы снова не заталкивали его под воду толстыми сукастыми корягами.