Глаза Гермионы неестественно расширяются, она вздрагивает и краем глаза замечает, как Малфой в смертельном ужасе прижимается к стене и, поддаваясь подкосившимся ногам, медленно сползает на пол.
Кровь брызгает, и белая тюль окрашивается в тёмно-багряный цвет. Сам Волан-де-Морт пошатывается и, сделав короткий шаг в сторону, чтобы обернуться, падает навзничь с потухающими алыми глазами. Люциус тяжело дышит, ошеломлённо глядя на раскинувшегося на полу повелителя. Что уж там говорить, если Гермиона сама давится воздухом, забыв, как дышать, и лишь Долохов остаётся неподвижным, замерев, как каменное изваяние, за её спиной.
Августус Руквуд поворачивается к ним, затравленным взглядом косится на Малфоя, который мгновенно забивается в угол комнаты, едва сдерживая взволнованный до смерти хрип, — ему вдруг до омерзения захотелось жить.
И наконец Долохов оживает, обступает Гермиону, словно закрывая её спиной, и вытягивает вперёд руку, осторожно говоря:
— Августус, опусти нож.
Тот несколько раз моргает, словно сбрасывает мутную пелену навязчивой идеи, неохотно разжимает ладонь, и нож с глухим стуком падает на пол.
— Выдохни, друг, — тем же тоном продолжает Антонин, с осторожностью вперившись в мутные глаза Руквуда, и тот тихо вздыхает.
Гермиона не смеет пошевелиться, не понимая, что вообще происходит и что всё это значит, а затем улавливает, насколько резко Руквуд оживает, запрокидывая голову к потолку, и издаёт тихий с истерическими нотками смех.
— Если бы ты знал, Тони, сколько раз я представлял это перед сном, — нервно подрагивая плечами, отзывается он и снова посмеивается.
— Успокойся, Август, — с интересом наблюдая за состоянием приятеля, просит Долохов и медленно поворачивается к Гермионе.
Он хватает её за плечи, поднимает на ноги и встряхивает, пытаясь заставить чёрные тоннели в глазах отреагировать, и та наконец передёргивает желваками, закатывает на несколько мгновений глаза и устремляет взгляд на Антонина.
— Вот каков ваш план?
— Нет, Грейнджер, это не было планом, но, должен признаться, Август, ты облегчил мне задачу в тысячу раз, — оборачиваясь на него, отзывается Антонин и показывает лукавую улыбку. — Зачем ты это сделал?
— Думаешь, я всё забыл и ничего не знаю? — насмешливо интересуется тот, склоняя голову вбок.
Гермиона видит, как лицо Антонина хмурится, а взгляд становится непроницаемым.
— Каким образом?
— Я первоклассный шпион, Долохов. Что ты скажешь на то, что у меня на каждого из вас есть своя личная картотека дел? Думаешь, я не догадался, что ты когда-нибудь придёшь ко мне и изничтожишь мою память? Думаешь, я не смог оставить себе подсказки и распутать клубок, который ты заварил? У меня есть копии пергаментов Риддла, которые стащила Астрид по своей глупости. Неужели ты обвинял меня в мести за сестру перед Риддлом просто потому, что это логично? Как думаешь, зачем я всё это сделал?
Он с презрением в глазах указывает на бездыханное тело Волан-де-Морта, лежащего в луже собственной крови, и приторно улыбается, переводя взгляд на ошеломлённую Гермиону.
Долохов что-то соображает, а Руквуд после недолгой паузы, не отводя пристальный взор от волшебницы, добавляет:
— Я не разгневан на тебя, Тони, — ты лишь выполнял приказы. Я лишь хочу, чтобы у неё всё получилось.
Гермиона снова передёргивает желваками, видя, как Руквуд указывает на неё, и смотрит на Антонина, посмотревшего на неё в ответ.
— У нас не получилось, — холодно возражает она, поочерёдно глядя на каждого из мужчин. — Крестраж не сработал. Или вы думаете, я просто так осталась здесь?
— А ты им воспользовалась, дорогуша? — с сарказмом уточняет Антонин и переглядывается с повеселевшим Руквудом.
— Что значит воспользовалась?
— Ты не активировала крестраж. Притом, к счастью. Ты совсем не подготовлена оказаться там, и я здесь, чтобы помочь в этом. Разве Риддл не говорил тебе?
— Он сказал, что после создания крестража я отправлюсь за ним следом, — её голос дрогнул, а ум принялся анализировать всё происходящее — где она допустила неточность, что неправильно всё поняла?
Вот чёрт! Она чуть не разрушила целый план!
— Рассказывайте, что мне нужно сделать? — с загоревшимися нетерпением глазами быстро спрашивает та.
— В первую очередь, привести себя в порядок, — твёрдо сообщает Антонин и берётся теребить манжету. — Ты вся измазана кровью, тебе следует умыться, переодеться, а после я расскажу, что делать дальше. Воспользуйся ванной комнатой Тёмного лорда — она буквально за этой дверью.
Гермиона кивает, оборачивается к двери, как вдруг замечает Малфоя, вжавшегося и с ужасом затаившегося в углу, словно мечтая провалиться или хотя бы остаться незамеченным.
— Люциус, прикажи домовику выдать мисс Грейнджер что-нибудь из старого гардероба Нарциссы. Мне кажется, у неё в юности был тот же размер.
Гермиона не дожидается никаких слов от Малфоя, открывает дверь и скрывается в ванной комнате.
Это было немыслимо.
То, что случилось за последние пару часов после ухода Риддла, казалось нереальным. Всё пережитое превратилось в яркие и пёстрые картинки калейдоскопа, который в какой-то момент сломался и оборвал страшную действительность. Как же просто Волан-де-Морт стал мёртвым! Ему перерезали глотку, ровно как и она перерезала её Риддлу несколько часов назад.
От этой мысли у Гермионы вздрагивают руки, она хватается за раковину, прислоняется к ней и поднимает взгляд на зеркало.
На неё смотрит страшное, перекошенное от ошеломления лицо, полностью забрызганное высохшей кровью, которая практически не оставила и места чистому участку кожи. Глаза — два чёрных глубоких тоннеля — сквозят холодом и неподдельным равнодушием, — они такие же обсидиановые, какие были и у Риддла, пока она проходила последнее испытание в муках. Навсегда ли?
И вот она здесь, в комнате Тёмного лорда, включает воду, машинально умывает руки и продолжает рассматривать своё отражение, в котором совсем не узнаёт себя. Её лицо за последний год сильно исхудало, появились впадинки на щеках, чётче обнажились скулы, которые сжимаются и не могут расслабиться. Видны лиловые потёки и ссадины от ударов Долохова, но это мелочи — детали, которые пришлось нацепить на себя, чтобы прекрасно отыграть роль перед сдохшим уже Волан-де-Мортом. А глаза действительно чёрные, как в зимнюю ночь без какого-либо просвета, лишь блеск как мерцание далёких звёзд — радужка и зрачок слились в одну гущу, и взгляд стал слишком неузнаваемым и до странного очарования выразительным, словно на тебя смотрит сама тьма.
Гермиона отворачивается от зеркала, сбрасывает с себя грязную одежду и встаёт под напор прохладной воды, ещё сильнее остужая холодное тело, смывая всю грязь и остатки крутящихся ранее мыслей. В разуме образуется такая же пустота, как и в душе, поэтому Гермиона запрокидывает голову и со слабой улыбкой ловит сотни капель, стекающих по коже вниз.
И светлое, такое приятное и ласковое чувство облипает кожу, оседает тонкой плёнкой на губах — скоро её должен заполнить восторг от успеха.
Сейчас она почему-то верит, что у них всё получится.
Вскоре Гермиона выключает воду, отодвигает штору и видит, что домовой эльф уже оставил стопку вещей, в которые ей следует переодеться. Не особо разглядывая их, она хватает кофейного цвета платье, украшенное белыми манжетами по старой моде шестидесятых годов, — всё равно довольно выделяющееся для конца сороковых — надевает его, разглаживает складки пышной юбки, а следом поверх натянутых тёплых чулок обувает небольшие сапожки на низком фигурном каблучке. Ей даже не хочется удостоить себя взглядом, потому намеренно отворачивается от зеркала, выжимая пряди мокрых волос, берёт фетровую шляпу с красивой жемчужной бляшкой и замечает, как на пол спадают перчатки в цвет шляпы. Подняв их, Гермиона хватает ворсистое серое пальто, перекидывая через руку, открывает дверь и выходит в комнату.
Она тут же натыкается на оценивающий взгляд Долохова, который уже зачем-то надел свою шляпу и с готовностью держал перчатки, словно собрался куда-то уходить.