С каждой секундой Том с большей жадностью выискивал необходимое, но ничего подобного не находил, и это приводило к приступу бешенства. Успокоительное зелье окончательно перестало действовать, движения становились резкими и властными, а зубы задрожали от обволакивающего тепла, но его настолько было недостаточно, что хотелось буквально выжимать Гермиону, как лимон. Пальцы выпустили волосы и тут же вцепились в шею, нащупывая пульсирующую артерию, трепещущую от испуга, что начал оседать неприятно на кожу. Том невольно поморщился, противясь ужасным ощущениям, и подал огромную волну тепла, чтобы задавить страх, бушующий в Гермионе. Она судорожно захрипела от нехватки воздуха и немного закатила глаза, мёртвым захватом стягивая рубашку на груди, больно царапая сквозь неё кожу, и только после этого Том отдалённо сообразил и уловил мысль сквозь треск тока и стук крови в ушах, что Гермиона не может расслабиться и позволить нащупать мерцающую нить.
Не понимая, откуда взялись силы на то, чтобы разъединить губы, он отпрянул буквально на пару миллиметров и злостно прошипел, дико всматриваясь в расплывчатые мягкие очертания женского лица:
— Расслабься.
Этой секунды хватило, чтобы Гермиона глотнула воздух. Том снова впился в опухшие губы, продолжая жестоко срывать скользящее по ним тепло. Та перестала царапаться и попыталась смириться с болезненными ощущениями, пока он не задушил её, безумно выискивая ниточку. Гермиона приоткрыла дрожащие губы и постаралась отозваться страстной жестокости, нащупывая свою чувственность, дремлющую из-за боли. Том проявил ещё больше тепла, заставляя её глухо застонать, и ощутил её душевную подавленность и уступчивость силе, набирающей обороты. Тонкие пальцы разжались и отпустили рубашку, скользнув за спину, и Том ощутил, как Гермиона стала поддаваться плавящему теплу, превращая её в вязкую жидкость, способную принимать форму любого сосуда.
Он ритмично стал сжимать и разжимать трепещущее тело, улавливая безумно приятные чувства, находя в своих движениях что-то проникновенное. Она стала мягкой, как антистрессовая подушечка, а Том вонзался в неё, как иголки, легко проходящие сквозь ткань, втыкаясь в невидимые внутренности, укалывая душу. Гермиона снова издала приглушённый стон, проваливаясь в мягкую бездну, хватая и утаскивая за собой Тома. Внутри её настигла слабость и подчинение давящему теплу, — она с каждой секундой открывалась сильнее, позволяя ему полностью управлять эмоциями. Том поймал привкус искомого, глубоко вдохнул, интуитивно ощущая скользящую из груди нить, и почувствовал её касание. Вся сущность стала наполняться невообразимыми чувствами, в глазах заиграл спектр всех цветов и оттенков, превращая мир в разноцветные расплывчатые пятна, берущие начало из широко открытых глаз Гермионы, смотрящих на появившийся белоснежный неоновый огонёк в его зрачках.
Чем больше Том вдыхал, тем сильнее светились белым глаза, превращая не только зрачки, но и часть радужки в беспрерывно сверкающие белоснежные молнии, которые становились ярче и ослепительнее. Он ощутил, как сильно начало трясти всё тело, заполоняя неукротимой силой до дрожи в зубах. Напряжённые губы различили тысячи вкусов, осевших тонкой плёнкой, и разъединились с опухшими губами, открывая взору белоснежную субстанцию, мерцающую в воздухе. Казалось, вокруг закружили сотни запахов, имеющих разнообразные привкусы и цвета, — и Том стал впадать в сумасшествие от того, что этого слишком много и просто не способно уместиться внутри. Оттенки кружили голову, но взгляд прекрасно концентрировался на всём: на любом мельчайшем трепете густых ресниц, блеске чёрных, смотрящих на него зрачков, на невидимых пылинках, плавающих между лицами.
В этот момент Том почувствовал, что готов взорваться от скопившихся немыслимых впечатлений, и управляемый появившимся испугом, что не сдержится, стал лихорадочно нащупывать контроль. Напряжение внутри тела росло так же стремительно, как и страх от того, что в следующую секунду он может выплеснуть бушующую волну наружу. И впервые в жизни Том испытал настолько глубокое чувство бережливости, осторожности, беспокойства, трепета и покровительства, что это вызвало судорожную блаженно-изумлённую улыбку. Он не понимал, как к этому нужно относиться, но точно знал одно — сущность Гермионы в его руках, он может выпить её вязкость до дна, но ни за что в жизни не сделает этого, интуитивно осознавая, что должен оберегать от всего ужасного, и никогда никому не позволит воткнуть ей в спину нож. Пробудившаяся бережливость отразилась тоскливым взглядом в белоснежных радужках.
Том медленно отстранился на дюйм, прекрасно различая струящуюся изнутри Гермионы мерцающую нить и спектр всех оттенков, плавающих вокруг, жадно вдыхал в себя субстанцию и, наконец, уловил уверенность, вселяющую мысль, что он может контролировать мощь, скопившуюся внутри, растворяться в ней, плавая в потоках магии и тепла. Он чуть вздёрнул подбородок, прерывая белеющую нить, чувствуя, как она оседает и исчезает на тонких губах, но не успели молнии потухнуть в глазах, как Том снова чуть опустил голову и глубоко вдохнул, вытягивая и проявляя мерцающую субстанцию с губ Гермионы, даже не касаясь их.
Она медленно опустила веки, тяжело и шумно вздохнув, и почувствовала, как холодная рука аккуратно прикоснулась к пылающей щеке и очертила невидимую линию. Сверкая глазами, Том с ошеломлённой улыбкой на приоткрытых губах наблюдал за трепетанием ресниц, ощущая себя невероятно уверенно, восторженно и способным на всё. Ему казалось, что и палочка не нужна, чтобы колдовать и пользоваться силой волшебства. Было чувство, словно он одним взмахом ресниц может снести дом Малфоев или убить кого-нибудь лишь взглядом, как василиск. Мощь блуждала в крови, вытесняя абсолютно все эмоции, оставляя чувство превосходства и трепетную бережливость, которая прекрасно контролировала магию. Неужели он понял, как это действует?
Никакое чудовище не ёрзало и не отравляло жизнь, никакой вулкан не кипел и не клубил столбами чёрного дыма, — всё было легче простого: они исчезли, как будто их и не было, оставляя Тома наедине со своим самообладанием и покровительством. Теперь не магия управляла им, а он ею, и это открытие до удушения вдохновляло его.
Он снова вздёрнул немного голову, прерывая мерцающий поток волшебства, закусил губу, на которой растворялась нить, и, чуть сощурив глаза, быстро и воодушевлённо прошептал:
— Посмотри на меня.
Гермиона взмахнула ресницами и с лёгким удивлением заметила, что тёмные глаза продолжали сверкать ослепительно белым неоновым блеском, но только в густых чёрных зрачках. Это немного пугало и вызывало нервный смех. Перед ней был словно другой Том, которого она не знала, пугаясь мелькающих на его лице эмоций, ярко отражающих задор, восторг и торжество. Ей показалось, что он сейчас же вцепится и обнимет до удушения, а именно это ему и хотелось сделать.
С ошеломлённой улыбкой он резво схватил её за плечи, потянул на себя, заставляя подняться, и тут же закусил губу, пытаясь скрыть воодушевление, однако ничего не выходило — его так сильно разрывал восторг, что невозможно было убрать его с лица. Гермиона склонила немного голову вбок, заглядывая в сверкающие глаза, которые тот задумчиво опустил вниз, и невольно свела брови, изумляясь резкой перемене настроения. Из привычного волшебника с отстранённым лицом и отчуждённым взглядом он превратился во взволнованного мальчишку, с присущим этому озорством и активностью.
Несколько секунд Том всматривался в пространство, борясь с блуждающей улыбкой, закусывая её зубами, затем резко вздёрнул голову и поднял сверкающий взор на Гермиону.
— Чувствуешь изменения? — приподнимая брови, так же воодушевлённо спросил он. — Чувствуешь, что в глазах больше не крошится мир, а треск не звенит в ушах?
Ей хотелось смеяться, и она беззаботно рассмеялась. Том схватил её за плечи и встряхнул.