Сносить невозмутимый и чуть ли не вопрошающий взгляд было тяжело, потому она, как всегда, отвернулась и ослабила захват.
— Знаешь, почему я смогу добиться в жизни признания, власти?..
Гермиона обратно перевела на него взор, ожидая продолжения.
— Потому что делаю то, что мне хочется. И не спрашиваю на это позволения, — ровным тоном закончил он, слегка приподняв бровь.
Тёмные глаза опустились на лежащую на предплечье ладонь. Гермиона так же опустила взгляд вниз, внимательно осмотрела свои тонкие пальцы и проследила, как они снова сжали рукав плаща. Волшебник, сидящий рядом с ней, был совсем не против, — не нужно быть гением, чтобы понять, как он сам охотно впитывал в себя циркулирующую магию, упивался ею и от удовольствия изредка опускал медленно веки, выдыхая чуть громче, чем обычно.
День, в котором ожидалась встреча, всегда был долгожданным и всегда был самым тяжёлым. Особенно после того, как Том не отверг её прикосновение, а лишь дал понять, что каждый может получить именно то, что хочет. И на удивление, наверное, это было обоюдно.
Гермиона просыпается после очередного напряжённого сна, в котором наконец-то зашла в манящую своей загадочностью аудиторию. Кошмарно, пугливо и тоскливо.
Она оглядывается, поднимается с кровати и, не видя ничего перед собой, как по инерции, идёт в ванную комнату. Уже без истерик и провалов в мыслях умывается, расчёсывает копну спутанных волос, невидящим взглядом скользит по отражению, откладывает расчёску и выходит в спальню, чтобы одеться. Она не различает, что воркует Лаванда сонной Парвати, не обращает внимания, как та время от времени поглядывает на неё недобрым взглядом, а просто проходит мимо, толкает дверь и направляется в гостиную.
Гермиона избегает встреч с друзьями — ей всё время кажется, что день начинает повторяться заново, когда внизу встречает Джинни, которая стала просыпаться раньше неё, — теперь Гермиона долго спит, едва вырываясь из объятий своих снов. Ей постоянно кажется, что Джинни снова спросит её о том, почему не пришла на тренировку перед игрой в квиддич, нахмурит брови и обвинит в излишнем увлечении книгами. Выходя из замка, чтобы дойти до оранжереи, часто мерещилось, что за спиной где-то вдалеке за ней наблюдают, но, оборачиваясь, никого не замечала. Тени пережитого гонялись по следам, проецируя на настоящее, тем самым вводя её в состояние, словно она находится во сне. И лишь приходя в Выручай-комнату, Гермиона ощущала, как именно в эту минуту идёт настоящая жизнь, происходят настоящие действия, течёт настоящее время, и она сама — настоящая.
Она обходит стороной Джинни, выходит из гостиной, плетётся на завтрак и не слышит, о чём оживлённо разговаривают гриффиндорцы. Посещает занятия, молча слушает преподавателей, но не слышит их; перо в руках старательно выписывает прозвучавшие слова, а в голове не остаётся ни единой мысли. Звенит звонок, ладони сметают принадлежности в сумку, которая тут же оказывается на плече, и Гермиона в одиночестве покидает кабинет, плетётся по коридорам и рассеянно думает о том, что осталось совсем немного времени, прежде чем окажется в Выручай-комнате, прежде чем снова почувствует себя по-настоящему живой.
Кто-то прикасается к плечу, из-за чего она резко оборачивается и взором скользит по знакомому лицу. Глаза в ужасе расширяются, а тело мгновенно цепенеет без шанса отмереть и убежать.
— Послушай, Грейнджер, объясни, почему?..
И не дослушав вопрос, Гермиона дёргается и пускается наутёк.
Она избегала всех, в особенности того, кто смог превратить её жизнь в ещё более мрачный полыхающий ад.
— Грейнджер!..
Сердце колотится так, словно сейчас же выпрыгнет из груди. Как прыткая лань, Гермиона бежит по коридору, не чувствуя ног, но тот на этот раз решил добиться хоть каких-то объяснений, потому кидается догонять.
Стены превратились в мутное тёмное расплывчатое пятно с редкими тёплыми огоньками свечей — они проносились мимо до тех пор, пока взгляд не стал цеплять двери аудиторий.
— Гермиона!
Она делает ещё один рывок, задыхаясь от бега, но в этот момент сильная рука цепляет её и заставляет остановиться. Гермиона толкает дверь, пытается отмахнуться и, наконец, кричит, чтобы её оставили в покое.
— Да остановись же ты! — в ответ кричит волшебник, тяжело дыша, но та строптиво отталкивает, истерично стонет и пытается скрыться за дверью.
Гермиона в паническом страхе понимает, что не может отвязаться от гриффиндорца, кричит и задыхается. Невыносимо вспоминать и переживать заново то, что было недавно. Невыносимо сносить того, кто заставил её избегать любых касаний. Невозможно смотреть в глаза, слышать голос, чувствовать присутствие, оставаться с безудержным страхом одной, как в маленькой мрачной комнате, в которой не видно никого, но точно знаешь, что тут кто-то есть.
— Да что с тобой?! — кричит он, пытается встряхнуть и прекратить истерику, непонятно, чем вызванную, пресекает попытку достать волшебную палочку и буквально старается выдернуть её из рук.
Гермионе приходит мысль впиться зубами в кожу, потому наклоняется, но не может уцепиться.
— Ты ненормальная?! — ошарашенно восклицает тот, заламывая ей локоть, со злости ударяя наотмашь.
Из глаз сыпятся звёзды, — всё стало казаться не реальным, как в игре — как в повторяющемся дне: показалось, что у неё есть куча попыток прожить этот день заново, а значит, сделать всё, что угодно, лишь бы не повторять то, что уже было.
Со всей присущей строптивостью она толкает волшебника к стене, не замечая, что сзади стоит громоздкий шкаф, — тот ударяется головой об угол полки, на мгновение закрывает глаза, теряет равновесие и грузно падает на пол, потянув за собой Гермиону.
Она резко выдёргивает руки из ослабевшего захвата, поспешно отползает на несколько шагов и ошеломлённо вглядывается в побледневшее лицо, и только спустя несколько секунд понимает: волшебник не держит её, не сжимает запястья и локоть, он просто не двигается.
Гермиона резко выдыхает, замирает и не сразу соображает, как протяжный вой слетает с пересохших губ.
Что с ним? Почему он замер? Почему не дышит? Почему не закрывает глаза?
Внутри что-то неприятно защёлкало, а в горле появляется комок. Ей хочется притянуться поближе, убедиться, что волшебник жив и просто потерял сознание, но она не может пересилить свой страх, а воображение рисует картинки, как она, склонившись над неподвижным телом, поймана в ловушку грубыми руками без возможности отцепиться и убежать.
Гермиона долго всматривается в светлые кучерявые пряди, раскинувшиеся на полу, пока не замечает тёмную жидкость, вытекающую из-под головы, стремительно бегущую к светлому воротнику рубашки, чтобы окрасить его в багровый цвет.
Губы приоткрываются, и раздаётся протяжный стон, — она не верит своим глазам. Медленно подползает ближе, оказывается возле груди и протягивает дрожащие пальцы к небольшой струйке бордовой жидкости. Прикасается, чувствует тепло, притягивает к себе руку и неверующим взглядом разглядывает на своём пальце пятно, капля от которого падает на пол. Ей кажется, что услышала звук спадающей с кожи крови. Крови Кормака Маклаггена.
Ладонь затряслась на глазах. Нет, не может быть. Не сейчас. Не в этот раз. Не сегодня.
День не повторяется! Нет сейчас Тома, который придёт на помощь и скажет, что завтра есть шанс прожить этот день заново!
Гермиона громко всхлипывает, отползает назад и задерживает дыхание.
Неужели заново переживать тот самый день, когда она увидела мёртвых слизеринцев? Неужели заново убегать, прятаться и продумывать дальнейшие действия? Неужели в этот раз ей действительно прямо сейчас же нужно спасать свою шкуру, не медлить, не идти в гостиную, а срочно бежать? Кажется, в этот раз всё будет по-настоящему.
Где та самая Гермиона Грейнджер, которая не убегает, как отъявленный преступник, а пытается найти оправдание, логику, борется за справедливость?
Ей безумно страшно за себя, за то, во что она ввязалась, погрязнув в истории повторяющегося дня, который изменил жизнь и её саму.