Ладонь опускается к полу, обмазывает его кровью, а глаза смотрят на ужасный развод — следствие, вызванное её действиями. Она чувствует, как её трясёт, ужасно дёргает из стороны в сторону, потому что в этот раз она не обстоятельство, вызвавшее смерть, — она именно причина. Убийца.
Глаза наполняются слезами, они быстро спадают вниз. Гермиона не чувствует жалость, но ей больно, что всё довело её именно до этого дня, до этого момента, когда от отвращения и ужаса, невольно, убила человека. Убийца. Убийца.
Стоны и всхлипы оглушили пустую аудиторию.
Том. Том!
Из-за него она дошла до такой жизни! Из-за чёртовой диадемы, что взяла в свои руки! Из-за дня, повторяющего вновь и вновь!
Она ненавидит его! Она ненавидит эту связь! Она ненавидит всё, что только есть в воспоминаниях за последние месяца!
Гермиона слышит, как хлопает дверь, и в испуге оборачивается, приготовившись подорваться и бежать, но никого не видит в своём кругозоре.
Жалящая до невозможности магия полыхнула в сердце, желая притянуться к неизвестному и невидимому, и, простонав сквозь слёзы и судорожные вздохи, Гермиона не понимает, как ладони невольно тянутся к этому. Ощутив чужое прикосновение и моментально притянувшееся тепло, Гермиона подаётся вперёд, цепляется в мокрый от дождя плащ и тянет вниз, заставив невидимого волшебника склониться к ней и задержать на себе взор.
Это стало привычкой — ровняться с её лицом, ловить её взгляд, приоткрывать губы и отдавать серебристую нить, моментально тянущуюся из груди к его губам. Это самое первое, что он делал в первые минуты их встречи. Никогда не касается губами, вылавливает её рассеянное, расслабленное состояние, хватает небрежно за плечо и медленно вдыхает приоткрытым ртом витающее в ней волшебство, которое беспрепятственно она отдавала ему, не требуя того же взамен.
Ей не нужны ощущения, дающие силу, превосходство или уверенность. Она всего лишь хотела взаимодействовать с ним, чувствовать тепло, приятно струящееся по венам и артериям, и просто быть исключительно нужной, а не приятным бонусом в качестве дополнения к его амбициозной и постоянно к чему-то стремящейся личности. Она хотела ему доказать, что может сколько угодно внушать себе, что он только пользуется этим, однако не сможет продержаться и недели без её присутствия. И не потому, что магия затрещит по швам, заставляя искать, тянуться и сметать всё на своём пути. А лишь потому, что он привык к ней, Гермионе, — она стала неотъемлемой частью его жизни, заняв немало места внутри. Он не замечал, как невольно делится с ней мыслями, высказывает точку зрения и с помощью обсуждений пытается доказать самому себе свою же правоту, найти логику, укрепить мнение и считать его истинно верным. Он не заметил, с каких пор стал интересоваться её жизнью, чем она взволнована и что хочет высказать в очередной раз, сидя в глубоком кресле недалеко от сияющей зелёным блеском лампы, освещавшей половину заливающегося румянцем лица. Он не придал значения тому, что с терпением и порой неким энтузиазмом выслушивал серые будни Гермионы, в которых она целенаправленно избегала любого общения с кем бы то ни было.
— Почему ты не возвращаешься к прежней жизни? Всё уже закончилось и ничего не происходит, — как-то спросил он у неё.
Она подняла глаза и не сразу ответила:
— Вернуться к прежней жизни? Ты серьёзно? Если ты думаешь, что мне легко удалось забыть те две недели, то знай, что всё наоборот. Не было ни дня, когда я не подумала об этом.
— Не подумала обо мне? — его невозмутимость порой пришибала так, что от лица отходила кровь.
— Ты виноват в этом, — сдержано ответила Гермиона и поджала губы.
— Не я, и ты это прекрасно знаешь. Если не забыла, то именно меня выдернуло из моего тысяча девятьсот сорок седьмого, а не тебя.
— Благодаря тебе же, — быстро вставила та, чуть сощурив глаза.
— Если бы ты не нашла диадему…
— Если бы ты не заколдовал её!..
Том издал смешок и покачал головой.
— Ты пытаешься меня переспорить?
— Знаю, что глупо. Ты упёртый, как баран, — поморщила Гермиона и поймала на себе до ужаса пустой взгляд.
Том некоторое время молчал, удерживая на себе её взор, затем тихо произнёс:
— По-твоему, я просто так заколдовал её? Чтобы потешиться над тобой?
— На моём месте мог оказаться любой волшебник…
— Но оказалась ты, — твёрдым голосом перебил Том, отчего та прикрыла рот и погрузилась в размышления.
В самом деле, он же не выбирал, кто найдёт вещь, принадлежащую ему. В общем-то, её вообще мог никто не найти, и Том не исчез бы из своего времени. Гермиона задавалась вопросом: а рад ли он был этому?
Она пыталась найти ответ в его лице, часто и долго всматривалась в глаза, надеясь определить его отношение к происходящему, но терялась только в догадках. Он наверняка и сам не знал, радоваться или нет. Во всяком случае, ей уже было очевидно, что Том не ожидал такого будущего для себя, и можно было смело предположить, — вряд ли это был восторг, судя по тому, как часто он внимательно и напряжённо вслушивался в её рассказы, а после впадал в глубокую задумчивость. Было ли ему лучше в своём настоящем? Наверняка. Там он хотя бы был в курсе всего и до недавнего времени пребывал в уверенности в своих действиях и выбранном пути, пока, не оказавшись здесь, не понял, что все решения вели к тому Волан-де-Морту, что гоняется за Гарри, видя в этом самую важную и великую цель. Разве это сделает его великим? Превосходным?
Гермиона посмотрела на Тома и после нескольких минут тишины произнесла:
— Ты рад?
— Что это ты? — переспросил он невозмутимо и тут же легко добавил, дёрнув бровью: — Да.
— Я не об этом, — слабо качнула головой Гермиона. — Что здесь оказался, ты рад?
И он ничего не ответил.
Она ждала несколько минут, наблюдая, как тёмные глаза постепенно погружаются в омут каких-то воспоминаний и размышлений, а затем тонут где-то далеко и, скорее, не в этом времени, и ей стало понятно, что на это Том не скажет ничего — может быть, и сам не знает.
Но было достаточно знать то, что он рад именно ей, когда на месте Гермионы мог оказаться кто-то другой. Но может ли она сказать, что рада именно ему?
Перед ней без дыхания лежит волшебник; кровь, недавно бежавшая из-под затылка, застыла и больше не струится к уже пропитавшемуся ею воротнику; едва тёплая ладонь сжимает её пальцы, внушая чувство живости и настоящего, а она?..
Сейчас её пальцы сжимают чужую ладонь, а стеклянные глаза пытаются разглядеть невидимое и спрятанное от взора, но вот ладонь резко отпускает, исчезает, словно её и не было, оставляя только привкус чего-то тёплого и необходимого, к чему оледеневшие пальцы тянутся и пытаются дотронуться.
Она чувствует, как рядом с телом Кормака кружит магия, мечется и что-то проверяет. Кожа пытается нащупать импульс, разряд, губы готовы снова отдать серебристую нить, лишь бы происходило взаимодействие с источником спокойствия и жизни, но не может зацепить ничего подобного, ощущая лишь напряжение и раздражение.
— Том!.. — срывается с губ, и, слово в молитве, продолжает звать его.
В ответ тишина и не малейшего прикосновения.
На её глазах голова Кормака сдвигается, обнажая кровавый сгусток на левой части затылка, куда пришёлся удар, отчего она сглатывает и, судорожно вздыхая, прикасается ладонью к губам, чтобы остановить крик, готовый вырваться из груди.
— Том!..
Ей жизненно важно услышать голос, понять, что она не одна, что не лишена помощи и какой-то поддержки. Перед глазами снова встала погоня, когда Том дёрнул её в неизвестный тоннель и уволок во тьму, после которой они оказались в Лондоне, в гостинице, где впервые ощутила желаемое тепло, перемешанное с жестокостью его нрава. Тогда она пожелала выйти из игры, ослушавшись его указаний, не провалившись в сон, чтобы закончить тот ужасный день. Он был зол, ужасно зол, хватаясь за горло, не давая вдохнуть и крупицы воздуха. Но почему? Разве это было не в её голове, чтобы он смог изменить всё, что угодно? Разве не он был властелином той жизни, что крутилась в замкнутом круге две недели? Почему он вышел из себя, будучи способным воплотить свои планы в следующем, после следующем или когда, не известно, дне? Или это, всё-таки, было не в её голове?