— Целься в меня, — советует Сандер.
Я пробую еще раз. Мазила.
— Давай, ты будешь стоять в воротах, а я попробую забить гол, — предлагает он.
Пошел снег, но снежинки тают, не успев прикоснуться к земле.
— Слушай, Сандер, я больше не могу, — говорю я. — У меня ничего не получится.
— Но мы же всего пять минут играли.
— Мне холодно.
— Еще чуть-чуть, Карин, пожалуйста.
— Нет, все, пошли домой.
— Ну хорошо.
На этот раз кошка опять увязывается за нами в подъезд и пытается прокрасться дальше, по лестнице. Но я выталкиваю ее назад.
— Киска, иди отсюда, — хором говорим мы с Сандером. Кошка садится на землю и принимается лизать лапки, больше она нас не замечает.
Сандер хочет порисовать.
Я достаю бумагу с карандашами, сажусь рядом и смотрю в окно. У меня в гостиной три больших окна, которые выходят на улицу. Через полчаса начнет темнеть. Жюли рассказывала, что, когда была беременна, она любила сидеть у окна и смотреть, как спускаются сумерки, как все вокруг погружается в темноту: верхушки деревьев, дома, машины, дороги, люди — все постепенно исчезает. Это гораздо красивее, чем летний восход солнца, говорила Жюли. Сандер сидит за столом и что-то мурлычет себе под нос. Я встаю и иду к окну, смотрю вниз. Кошка по-прежнему сидит у подъезда. Я иду в коридор, снимаю трубку и набираю номер Анни.
Она берет трубку после первого же сигнала.
Анни.
Я представляю, как она сидит весь день перед телефоном. Сидит и ждет. И так целыми днями. Чего она ждет — я не знаю. Может быть, телефонного звонка, который изменит всю ее жизнь? Анни ждет и пытается как-нибудь скоротать время. Наверно, что-то читает. А может, ходит туда-сюда перед окнами. Или считает про себя: «Вот досчитаю до трехсот, и телефон зазвонит».
— Алло! — говорит мягкий, нетерпеливый голос.
Голос у Анни никогда не менялся. Изменились глаза.
И руки тоже. Волосы стали другими. Появились складки у губ. Изменилась фигура. Постарела кожа. Со временем все в человеке меняется. Но голос остается прежним. Поговорить с Анни — это как в детстве, когда я была маленькой, прижималась к ней, закрывала глаза и думала: не гони меня, пожалуйста, еще чуть-чуть. Запах ее волос, ее чудесный голос. Но только не это лицо. Я до сих пор не могу смотреть на него без боли в глазах. От прежнего лица не осталось ничего. Глазу не за что зацепиться.
— Алло, Карин, это ты?
— Да, привет!
— Чем занимаешься?
— Да вот, мы тут с Сандером.
— Они уже уехали?
— Да. Еще рано утром. Прибудут на место только поздно вечером. Жюли обещала позвонить.
— Они на машине поедут?
— Ага.
— Надеюсь, за рулем не Жюли?
— Не знаю.
— Можешь перезвонить мне, когда поговоришь с Жюли? А то я беспокоюсь, как они доберутся.
— Хорошо.
— Как там Сандер?
— Все в порядке. — Я беру телефон и иду к окну. Смотрю вниз. — У меня под окном сидит кошка.
— Кошка?
— Да. Не хочет домой возвращаться.
— Наверно, заблудилась.
— Может быть.
— Не хочешь зайти ко мне как-нибудь на днях вместе с Сандером?
— Ты знаешь, мы, наверно, не сможем. У нас дел куча.
Сандер закончил рисовать. Он подходит ко мне. Я прощаюсь с Анни, кладу трубку, смотрю на него.
— Хочешь посмотреть, что я нарисовал? — спрашивает Сандер.
Он протягивает мне листок. На рисунке изображен матч между «Ювентусом» и «Манчестер юнайтед»: Алессандро дель Пьеро в черно-белой полосатой форме забивает решающий гол. Об этом Сандер написал на том же листочке чуть ниже, проиллюстрировав надпись стрелочками и точками. Я спрашиваю, можно ли мне оставить рисунок себе. Сандер разрешает.
Я говорю Сандеру, что руки у него золотые. И прибавляю, что это у него от прадедушки.
— От прадедушки Блума.
— Правильно, — говорю я.
— Он был портным.
— Показать тебе его фотографию?
— Да.
Мы с Сандером идем ко мне в спальню. Я открываю шкаф и достаю оттуда коробку со старыми фотографиями. У меня не так уж много фотографий Рикарда. И только одна сделана до его отъезда в Америку — нерезкий снимок, на котором изображен худой юноша в новом, немного мешковатом костюме.
Я показываю фотографию Сандеру.
Мы сидим на полу. Сандер смотрит на снимок, держит его обеими руками и говорит, что раньше мир был черно-белым. Я объясняю, что раньше были все цвета, только на фотографиях они не отображались.
— Почему?
— Потому что тогда еще не изобрели цветную пленку.
Я не без гордости рассказываю Сандеру о том, что когда я была маленькой, — а это, между прочим, было не так уж давно, во всяком случае, не в глубокой древности, — ни видеомагнитофонов, ни компьютеров еще не было.