— Эй! Что за дела?
— Хотите говорить — ступайте к старосте! — донеслось из-за двери.
— И где этот староста?
— По улице дальше, большой красный дом справа от церкви!
— Ненавижу людей, — вернулся я к машине и велел Оле двигаться: — Давай в серёдку.
— Чего это? — пересела она.
— Буду прохожим из окна по коленям стрелять, а уж потом разговоры разговаривать.
— Меня от этого Кадома в дрожь бросает, — поделился сокровенным Павлов. — Зря мы сюда сунулись.
— Согласна, — оперативно вступила в оппозиционную мне группировку Ольга. — Надо взять языка и убираться к чёрту.
— Чего вы разнылись? Мы тут не детей растить собираемся. Сейчас потолкуем со старостой, проясним картину, и всё кругом сделается милым и уютным. Вы же в курсе, что больше всего пугает неизвестность?
— Не, — помотал головой лейтенант, — лично меня пугает чокнутая нелюдимая деревенщина из глуши.
— Я давно подозревал, что у тебя проблемы. Во сне не мочишься?
— Дерьмо... — сокрушённо вздохнул Павлов и стукнул ладонями по рулю.
— В чём дело?
— Нам же здесь заночевать придётся.
— Рядом со мной не ложись. А вот и она.
Мрачное увенчанное чёрными куполами здание церкви соседствовало с обветшалой колокольней. На тёмной площади и расходящихся в стороны улицах ни души, только сидящие на крестах вороны намекали, что жизнь ещё не окончательно покинула это неуютное местечко. Двухэтажный дом из красного кирпича справа от церкви, как и сказала тётка, светился одним единственным окном наверху сквозь затворённые ставни.
— Староста! — постучал я в дверь, прикрытый бдительными товарищами, остающимися в машине. — Открывай, разговор есть! Оглох что ли? Лучше не заставляй меня ждать, сучёныш!
Немного погодя, наверху послышался скрип оконной рамы, а затем отворились и ставни, но в проёме никто не показался.
— У нас ещё неделя! — срываясь на визг, проорал нетрезвый голос.
— Если не откроешь, я тебя спалю нахрен! Считаю до десяти!
— Ладно-ладно! Уже иду... — раздался звон битой посуды и неразборчивые проклятия.
Я дал своим верным помощникам знак покинуть грузовик, вынул АПБ и навинтил глушитель.
Приоткрывшаяся дверь тут же получила ускорение, познакомившись с моей подошвой, и резко затормозилась, передав импульс бородатой физиономии позади неё.
— Грабли поднял! — схватил я за шиворот исходящего спиртовыми парами мужика лет пятидесяти в одном исподнем и приставил к его затылку ствол. — Пошёл! Кто ещё в доме?
— Никого, — проблеял тот, поливая половицы кровью из расквашенного носа.
— Давай наверх.
— И суток же не прошло ещё, — простонал он чуть ни плача. — Мы же договорились. Что за х**ня?
— Сейчас ты точно договоришься, двигай копытами! Заходи. На пол сел, — сориентировал я его пинком в угол отчаянно нуждающейся в уборе комнаты.
— Внизу чисто, — присоединилась к нам Ольга.
— Наверху тоже ни души, — вошёл следом Стас с лейтенантом.
— А вы... — вытянул староста указательный палец в направлении Оли, предварительно намотав на него красную соплю. — Вы кто такие? А?
— Давай-ка по порядку, не забегая вперёд, — сел я на койку, выбрав место почище. — Начнём с той стрёмной поебени, что у вас тут творится.
— Вы не от Семипалого! — не унимался староста. — Какого хуя?! Да вы знаете...?!
Возмущённая тирада резко прервалась, когда выпущенная из АПБ пуля легла возле левого уха говоруна.
— Бля! — шарахнулся он в сторону, лихорадочно ощупывая голову.
— Я ж говорил, что прицел сбился, — весьма кстати подыграл Станислав, — а ты не верил.
— Вот гадство, — повертел я в руках пистолет и снова прицелился.
— Не надо!!! — вскинул клешни староста, сжавшись, как мошонка на морозе. — Я расскажу! Мне жалко разве? Да ничуть не жалко, времени-то у меня теперь аж цельная неделя, а потом всё одно помирать.
— Вижу, ты, как можешь, ускоряешь этот процесс, — кивнул Станислав на пустые склянки, разбросанные по заблёванному полу.
— Давно бы до смерти упился, будь желудком покрепче, — привалился староста к стене и вытянул ноги.
— А что же пули в голову испугался?
— Так ведь без раскачки-то оно страшновато. Прежде подготовиться нужно, духом собраться, ну или наебениться в стельку. Я вчера ещё вздёрнуться думал, да так и не решился.
— И в чём же причина столь глубокой печали? — поинтересовался я.
— Сил уже нет, — развёл руками староста и безвольно уронил их. — Куда ни плюнь, везде какое-нибудь говно, и день ото дня его только больше. Семипалый продукт требует, заложников взял, а гнать не из чего, потому что свекла на полях не убрана, а неубрана потому, что народ туда выходить боится, а боится потому, что поп этот — сука треклятая — людей чертями пугает мне назло, а пугает потому, что черти эти и впрямь на полях наших водятся. Такие вот дела, — вздохнул он и, запрокинув голову, уставился в потолок. — Конец Кадому, и нам конец. В пекло это всё.