— А фотография… матери девочки у тебя есть? — спрашивает Рошаль.
У Майерса темнеет лицо.
— Нет. В то время… Да что там, нет, и все.
— Она красивая?
— Красивая ли она? — Майерс улыбается: — Красивая — это не то слово. Красивыми могут быть дерево, камень, пейзаж. А она женщина. Из тех, что встречаются раз в жизни. Это больше, чем красота. Понимаешь, что я хочу сказать?
Рошаль кивает:
— И у вас все кончено? Неужели уже ничего не вернуть?
Майерс молчит, рассматривая свой бокал. Наконец тихо произносит:
— Теперь-то я и сам не знаю, все ли кончено. Долгое время мне казалось, что все обстоит именно так. У меня осталась одна ненависть к ней, и я поклялся никогда не касаться этой темы. И вдруг пришло это письмо с фотографией. Представляешь?
— Может, ты был чересчур горд, Франк, — замечает Барлах, возвращая фотографию. — Пойми меня правильно: излишняя гордость может сыграть с человеком злую шутку.
Майерс поворачивается к нему:
— А у тебя, Петер, есть девушка?
Барлах, улыбаясь, достает из бумажника фотографию, изрядно потрепанную и потертую, и передает ее Майерсу с пояснением:
— Она учится. Как только я закончу службу, а она вуз, мы сразу поженимся.
На снимке блондинка с правильными, даже строгими чертами лица.
— Мы знаем друг друга много лет, — поясняет Барлах. — Наши отцы работают вместе, а мы учились в одной школе. У нас давно уже все решено.
Когда друзья возвращаются домой, Майерс еще раз переспрашивает:
— Значит, ты считаешь меня слишком гордым?
Барлах подтверждает свое мнение кивком:
— Может, я употребил не то слово, но другого я не нашел. Ты так держишься, что иногда создается впечатление, будто ты считаешь себя гораздо выше всех остальных…
— Какая чушь!
— Я же не сказал, что ты именно такой. Я сказал: создается впечатление…
В казарме Майерс спрашивает Рошаля:
— Как ты считаешь, он прав, когда говорит, будто я задаюсь?
— И да, и нет. Иногда тебе просто надо держать себя в руках. Ты бываешь несносным, в том числе и по отношению к лейтенанту…
— Эх, если бы ты знал! — Майерс засовывает руки в карманы и подходит к окну. — Со мной творится что-то непонятное, Гюнтер. С тех пор как я получил это письмо, голова раскалывается от дум. Во мне что-то словно перевернулось — так хочется начать все сначала! Может, это мой последний шанс. Что же мне делать?
Рошаль пожимает плечами:
— Ты же никогда ни о чем нам не рассказывал.
— Да, — соглашается Майерс и в задумчивости выходит из комнаты.
41
Когда Юрген утром машет на прощание человеку, отъезжающему в дорогом автомобиле, ему кажется, что все происшедшее в эти два дня просто сон…
Два дня назад, пополудни, его вызвали в караульное помещение — к нему явился посетитель.
— Что за посетитель?
— Некий господин Михель, с сединой на висках.
У Юргена екнуло сердце — это же отец!
Они не бросились друг другу в объятия. Просто, как только Юрген увидел этого элегантного мужчину в светлом костюме, с седеющими висками, он тотчас понял, что это действительно его отец. Узкое, почти аскетическое лицо, нос с легкой горбинкой, блестящие черные глаза. Казалось, полтора с лишним десятилетия пронеслись, не оставив на Франце Михеле ни малейшего следа…
Отец улыбнулся, вынул из кармана сложенную в несколько раз газету и сказал приятным низким голосом:
— Я был в приемной у врача, и там лежала на столе эта газета. Я прочитал и понял, что написано о тебе. Взял отпуск и примчался сюда… Давай подадим друг другу руки и сделаем вид, что последний раз виделись вчера, ладно?
Юргену наконец удалось совладать с волнением. Отец и сын пожали друг другу руки, и Юрген почувствовал при этом, что отцовская рука дрожит.
— Тебе придется подождать часок, — сказал он, — у меня дела на службе.
Франц Михель понимающе наклонил голову.
— Лучше всего, если ты подождешь меня в ресторанчике «У липы».
— Хорошо, тогда до встречи!
Франц Михель сел в большой белый автомобиль и, элегантно развернувшись, вывел его со стоянки на дорогу.
Когда Юрген изложил капитану свою просьбу, Мюльхайм проявил полное понимание: