Нельзя сказать, что они приходят от этого в восторг, напротив, лица, которые только что светились улыбками, вытягиваются: целых полгода учебы, прежде чем состоится первое выступление. Тогда Юрген идет на компромисс: может быть, удастся подготовиться к октябрю, к годовщине образования ГДР, но программа будет небольшой.
— А зачем нужны занятия по речи? — недоумевают они. — И вообще, что это такое? Наверняка скука и пустая трата времени.
Юрген просит подойти одного из юношей.
— Возьми гитару и спой свою любимую песню. Остальные пусть послушают.
Парень поет. Поет неплохо, но не слишком выразительно. Когда он умолкает, лейтенант берет гитару и поет ту же самую песню. Ребята не сводят с него глаз. Это помогает Юргену освободиться от гнетущих мыслей, обрести душевное спокойствие.
— Ну, что скажете? — спрашивает он.
— Вы поете лучше, — отвечает одна из девушек.
— А если точнее? — настаивает лейтенант.
Но ребята путаются, пока у кого-то не слетает с языка слово «дикция». Вот тогда Юрген и объясняет, для чего нужны занятия по речи.
— Если вы нам поможете, мы эту премудрость одолеем, — уверяют его ребята.
Солнце уже касается неровного гребня леса, когда они выходят из школы. Юрген провожает Ингрид до поселка.
— Знаете, — говорит она, — вряд ли я возьмусь за постановку речи у ребят. Я даже не представляла, что это такая непростая вещь…
Юрген настроен более игриво:
— Но ноты-то вы хотя бы знаете?
— Лучше спросите, что такое песня и кто такой Шуберт, — иронизирует Ингрид.
— Почему именно Шуберт?
— Потому что это мой любимый композитор.
— Что ж, это аргумент. Но почему вы избрали хоровое пение, а не кружок рисования или что-либо другое, что вам нравится?
Ингрид не спешит с ответом, задумчиво смотрит на лейтенанта и наконец спрашивает:
— А вы бы не взяли на себя уроки речи?
— Что же тогда останется вам?
— Мне хочется, чтобы наша группа имела успех. Вот об этом я и позабочусь, чтобы вы потом не разочаровались. Видите, кое-что остается и для меня…
Недалеко от ее дома они прощаются. Ингрид хочет сказать что-то, но передумывает и быстро уходит.
Май протекает в напряженной работе. Юрген окончательно приходит в себя: никто ни о чем его не спрашивает и ни на что не намекает, и ему даже неловко становится перед Лило за свои пустые страхи.
Как-то днем они встречаются на улице. Лило широко улыбается, подает ему руку:
— Не забудь, послезавтра у тебя доклад в школе. Прихвати гитару.
— А это зачем?
— Прихвати. Может, кому-то приятнее слушать твое пение, а не доклады. Будь здоров!
Но Юрген ее удерживает:
— Нам надо поговорить…
— У меня дома?
Он смущается:
— Нет, где-нибудь…
— После твоего доклада? В школе или по дороге в поселок?
В классной комнате тесно. Собралось много учащихся и преподавателей, явилась и вся группа Ингрид. Пришлось принести дополнительно стулья.
Юрген начинает читать по конспекту, но вскоре переключается на импровизацию: рассказывает о жизни пограничников, о провокациях, с которыми им приходится иметь дело, о сложностях воинской службы и ее романтике, о высокой ответственности пограничника перед родиной.
А потом кто-то требует:
— Спойте, пожалуйста!
И все поддерживают это требование.
Юрген запевает — вначале солдатские песни, затем популярные. Ему подпевают несмело, вполголоса, а затем и хором. Расстаются все в приподнятом настроении. Юрген, как договорились, провожает Лило до поселка. Он покусывает травинку и отмалчивается, но потом негромко говорит:
— Спасибо тебе!
— За что?
— За то, что не разболтала.
Она удивлена:
— За кого же ты меня принимаешь? Только честно.
— За красивую женщину. Очень красивую…
Она громко смеется:
— Ну, уважил! А я-то думала, что ты считаешь меня перезревшей бабенкой, которая неравнодушна к молодым мужчинам. Если бы ты сказал: «Спасибо, мне с тобой было так хорошо!» — в сердце бы не осталось занозы.
— Занозы?
— Мне тоже надо поблагодарить тебя за то, что ты не прихвастнул быстрой победой? Или обо мне говорят так плохо, что уже никто ничему не удивляется?
— К чему было поощрять меня, если ты теперь обо мне так думаешь? — спрашивает уязвленный Юрген.
— А что я такого сделала? — возражает Лило. — Я не скрывала, что ты мне нравишься. Если бы ты не поднял меня на руки, ничего бы не случилось. Может, я жила бы надеждой, но это уж мое дело.