— Довольно кисло. Сказал, что ты у него получишь… Что будем делать?
— Пить лимонад. У тебя есть открывалка?
— А потом?
— Поживем — увидим. Будь здоров!
— Будь! — без энтузиазма отвечает Мосс. — Мне бы твое спокойствие.
— Не помню ни одного случая ни из древней, ни из новейшей истории, когда страх и другие подобные человеческие чувства хоть на йоту изменяли бы ход событий, — произносит Философ.
В другой ситуации Мосс, может, и оценил бы шутку, но сейчас он лишь печально склоняет голову:
— И все же нет худа без добра. В ресторанчике я встретил свою жену.
— Что-что? Кого ты встретил?
— Свою жену, — повторяет Мосс. — Она станет ею. Я чувствую это всеми фибрами…
— Вот как?! Обычно это чувствуют сердцем.
Хорошее настроение Юргена мгновенно улетучивается, когда незадолго до полуночи он узнает от Глезера о служебном проступке рядового Мосса. Так всегда бывает, когда надеешься на лучшее.
— За самовольное оставление поста следует строго наказать, товарищ Глезер.
— Как и за невыполнение обязанностей старшего поста, — добавляет старшина. — Чокнулись, что ли, они оба? Простите… Я хотел сказать, сошли с ума…
— Что вы предлагаете? Дисциплинарное взыскание?
— Я бы предпочел, с вашего разрешения, обсудить их проступок на общем собрании взвода. Так сказать, коллективное воспитание.
— Согласен. — Юрген пытается разглядеть в темноте лицо Глезера и после паузы тихо добавляет: — Не мешало бы нам как-нибудь встретиться за кружкой пива и потолковать, а то все служба да служба.
— За мной дело не станет, — отвечает старшина.
— Хорошо. Я пошел к Рошалю.
На собрании командир взвода и командиры отделений старались, как могли, вскрыть недостойное поведение провинившихся, пагубные последствия, к которым оно приводит, но серьезного разговора все же не получилось. Цвайкант и Мосс заметили настроение товарищей и разыграли роль кающихся грешников. Философ произнес целую речь, осветив «психологические и идеологические стороны своего проступка», а Мосс прямо заявил: мол, свалял дурака, о чем тут долго рассуждать? Дайте по шапке, и дело с концом.
Дважды Юрген и командиры отделений пытались направить обсуждение в нужное русло, но в тот вечер на взвод словно легкомыслие напало. Задолго до окончания собрания один из солдат предложил ограничиться порицанием. На том и порешили.
Юрген вглядывается в лица — большинство солдат довольны исходом. Только Рошаль неодобрительно покачивает головой, лицо же Майерса ничего не выражает.
У выхода Юрген задерживает сержанта Рошаля:
— Вы не согласны с решением?
— Не согласен. В общем, сегодня мы стреляли мимо цели. Никакого коллективного воспитания не получилось. Провели дежурное мероприятие, не более. Мне кажется, ни один из них не осознал всю тяжесть своего проступка.
— Вы считаете, их следовало наказать в дисциплинарном порядке?
— Речь не о мере наказания. По-видимому, мы ошиблись в самом подходе…
Возвратившись в комнату, Рошаль спрашивает:
— Ну как, довольны?
Вагнер говорит, что нет, остальные отмалчиваются.
— Если разрешите, я попытаюсь осветить этот вопрос, — начинает Цвайкант.
— Нет, не разрешу! Я не собираюсь оспаривать мнение коллектива… Но запомните: если подобное повторится, тогда уже я сам освещу этот вопрос. Освещу в соответствии с Дисциплинарным уставом. А теперь спокойной ночи.
14
Когда в роте появляется Марион Эш, Рошаль сразу догадывается, почему у лейтенанта в последние дни светились глаза и на взводном собрании он был настроен так миролюбиво. Она не кажется Рошалю необычайно красивой, но одно ее качество он подмечает сразу же: эта женщина умеет быстро подчинять всех своему влиянию. Всех, в том числе и лейтенанта.
Нет, она вовсе не командует им. Это выражается в другом — в том, как он идет рядом с ней, как разговаривает и как она отвечает на его вопросы, в том, как она руководит фоторепортером, который одновременно водит машину.
Гюнтер Рошаль вспоминает свою жену Грит, воспитательницу детского сада, с которой он познакомился в дискотеке молодежного клуба…
Он обратил на нее внимание сразу же, еще у входа в зал, где она проверяла входные билеты. Потом наблюдал за ней во время танцев. Она была в черном пуловере и черных плотно облегающих брюках. И одежда, и иссиня-черные волосы подчеркивали матовую белизну ее кожи. Она нравилась ему все больше. Он пригласил Грит на танец и убедился, что ее глаза умеют лукаво смеяться. Позже он вызвался проводить ее, но она отказалась: