Кюне испытующе смотрит на Цвайканта:
— Ты считаешь, это наша общая проблема?
— В основе указанного мироощущения лежат не некие надуманные обстоятельства, а совершенно конкретные причины. Их невозможно игнорировать, их необходимо учитывать, нравится тебе это или нет.
— Можешь предложить рецепт?
В глазах Цвайканта появляется лукавая усмешка.
— Нет, не могу. Но думаю, от ответа на этот вопрос никому из нас не уйти.
16
Юрген с головой погружается в работу, и ему удается наверстать то, что он до сих пор откладывал на более позднее время. Он собирает совет ротного клуба, и в течение одного вечера они составляют план работы. Юргену удается уговорить сержанта и четырех солдат заняться пением. Часами он просиживает вместе с командирами отделений и солдатами в казарме, дискутирует по вопросам международной политики, обсуждает проблемы боевой учебы, солдатского быта и узнает при этом такие вещи, которые в иной обстановке навсегда остались бы для него тайной.
Оказывается, Вагнер влюблен в юную польку, на которой мечтает жениться; Райф играл в самодеятельном театре и отмечен почетным дипломом за постановку пьес Брехта и Лессинга; мать Цвайканта из аристократической семьи, но после окончания войны порвала с ней и вышла замуж за молодого Ойгена, отца Цвайканта. А кроме того, Юрген узнает, что у Майерса есть внебрачный ребенок.
Лейтенант спрашивает об этом сержанта, но у того глаза сразу становятся как у разъяренной кошки:
— Каким образом вы докопались до этого? От кого узнали?
— Кто-то случайно упомянул, не помню кто.
— И что же он сказал?
— Да ничего особенного. Просто сообщил. Меня же этот факт заинтересовал только потому, что я не нашел упоминания о нем в вашем личном деле.
— Я не обязан об этом писать! — запальчиво возражает сержант. — Это никого не касается. Это мое личное дело, и я не желаю слышать, что обо мне болтают.
— Я спросил просто из любопытства, потому что мои сержанты интересуют меня не только как командиры, но и как люди. Если вам это не нравится, забудьте о моем вопросе.
Майерс смотрит на Юргена с недоверием:
— Упомянув тех, кто болтает, я, конечно, имел в виду не вас, товарищ лейтенант.
— Я так и полагаю. Но если вы… принимаете все так…
Майерс решительно просит:
— Товарищ лейтенант, мне действительно не хочется говорить об этом.
— Ну что ж, давайте не будем, товарищ сержант.
Майерс никогда ни с кем не говорил о своей дочери, ибо даже воспоминание о ней вызывало боль. Иногда, ночью, мучаясь бессонницей, он испытывал жгучую ненависть к женщине и мужчине, которые смертельно обидели его. В голове зрели планы мести. Но приходило утро, и Майерс в сердцах обзывал себя ослом за ночные бредни и ловил на том, что не может до конца вытравить из своей души эти горькие переживания. Неужели так будет всегда?
Франк Майерс родился под рождество 1949 года. Он был единственным ребенком в семье, и его очень баловали. Старшие Майерсы связывали с его будущим честолюбивые планы. Франк был мальчиком впечатлительным, хорошо учился. Вступил в Союз свободной немецкой молодежи, затем по настоянию отца в общество любителей спорта и техники. Как раз в это время у него все ярче стали проявляться командирские наклонности.
Когда ему было почти девятнадцать, он по уши влюбился в двадцатидвухлетнюю красавицу Гунду Киршфинк. У нее были отливающие медью волосы, которые она укладывала в прелестный узел. Она уже понимала толк в любви, ибо вышла замуж в девятнадцать лет, а через два года развелась. Франк ей нравился. Она снимала небольшую комнатушку, которая казалась ему райским уголком.
Узнав обо всем, отец Франка осуждающе покачал головой, а мать так просто потеряла покой. Родители и просили, и угрожали, но любовь сына пересилила все.
По вечерам Гунда распускала узел, встряхивала головой, и ее волосы рассыпались золотистым облаком. На Франка находило какое-то необъяснимое опьянение, и он молил, чтобы это ощущение не покидало его никогда.
Через несколько месяцев Гунда забеременела. Мать Франка приставала к отцу до тех пор, пока он не отправился к Гунде.
Та встретила его откровенными издевками:
— Какое вам дело? Франку уже девятнадцать. Ему скоро в армию, а вы лезете со своими предписаниями, кого и когда ему любить. На дворе-то не семнадцатый век!