Руки Ингрид обвивают шею Юргена, и она увлекает его на травяной ковер…
После полудня они спускаются к тому месту, где оставили мотоцикл. В косых лучах солнца танцуют мириады крохотных лесных мошек. Ингрид слегка дотрагивается до пальцев Юргена.
— Ты останешься у меня?
— Нет, сегодня не могу, — качает он головой. — Но каждый вечер, каждую ночь я буду думать о тебе…
Она смотрит перед собой задумчивым взглядом, а затем предлагает поехать в горы и в следующее воскресенье. В Бланкенау можно сесть на поезд, потом пройти пешком до лесного ресторанчика. Его пухленькая хозяйка, хотя и косит на оба глаза, делает такие голубцы — пальчики оближешь! Дорога туда прекрасная — по обеим сторонам леса, в которых обитают гномы, и многочисленные полянки с густой, словно причесанной травой.
— Поедем?
— Что за гномы?
— Это маленькие елки. Зимой под снегом они похожи на гномов с мешками. Хочешь, поедем туда? Ну скажи, что хочешь…
Он опускает глаза:
— В следующую субботу и воскресенье меня здесь не будет.
— Почему? Опять служба?
— Нет, не служба. Я уезжаю.
— Ах вот как! Ну извини…
После классных занятий солдаты выходят во время перерыва на казарменный двор. Рошаль закуривает сигарету и смотрит в пасмурное небо, где сквозь облака пробивается солнце. Воздух влажный, похоже, будет гроза.
Отделение собирается вокруг Рошаля, и Райф спрашивает:
— А вы сами бывали на границе? Точнее, вы сами служили в погранвойсках?
Сержант утвердительно кивает.
— А оказывались вы в таких ситуациях, когда приходилось пускать в ход оружие?
— Дважды случалось давать предупредительные выстрелы. Стрелять же в людей в обоих случаях не было необходимости.
— Ну а если бы такая необходимость возникла?
— Тогда конечно же выстрелил бы. — Рошаль замечает озабоченность и сомнение на лицах Райфа и Кюне. — Что вас так смутило?
Райф некоторое время колеблется, потом говорит:
— Рассуждать о таких делах гораздо легче, чем стрелять в живых людей. Вот когда окажешься в подобном положении…
— Знаешь, кто целится в меня, тот мой враг, — прерывает его Мосс.
— Райф не это хотел сказать, — останавливает его Кюне. — Он имел в виду другое. Скажем, нарушитель границы спасается от ареста… А жизнь — самое дорогое, что есть у человека…
— А ты уже бывал в ситуации, когда требовалось применить оружие?
— Нет, да и никто из нас не бывал. А почему ты задаешь такой вопрос?
— Ага, значит, и тебя проняло! — скептически восклицает Кюне, а Вагнер, наморщив лоб, замечает:
— Против чего ты, собственно, выступаешь? Ты думаешь, если придется стрелять, это доставит мне удовольствие? Гуманист не тот, кто громче всех рассуждает о гуманизме… Ну, что ты смеешься?
Последние слова обращены к Цвайканту, который молча слушает спорщиков, но в глазах у него прячутся смешинки.
— Интересный диспут…
— Но ты-то предпочитаешь не участвовать в нем.
Философ вскидывает брови и невозмутимо продолжает:
— Я как раз собирался осветить различные стороны вопроса, если ты не против.
— Только не уходи слишком далеко в сторону, — раздраженно бормочет Вагнер.
Цвайкант кивает:
— В самом деле, совсем нетрудно рассуждать о способах поведения в критических ситуациях. Но ведь другого средства, кроме слов, для выражения собственных соображений нет. Это первое. Обеспечение безопасности и защита нашей государственной границы — дело необходимое, тут двух мнений быть не может. А поскольку противник достаточно часто и откровенно формулирует свои цели, вывод ясен: угроза нашему государству существует постоянно и ликвидировать ее можно, только противопоставив силу оружия.
А теперь по существу спора. Господа из ФРГ весьма снисходительно относятся к преступлениям, совершаемым против человечества их друзьями, — я говорю о таких преступлениях, как геноцид в Южной Африке, варварская война США против Вьетнама, нападение Израиля на арабских соседей. Так вот, об убийстве тысяч людей их печать сообщает всего в нескольких строках как о чем-то несущественном. Когда же мы с оружием в руках защищаем нашу государственную границу, их мнимая совесть сразу восстает. На самом же деле ими движут совсем иные чувства — бессилие и ненависть, ненависть против мощи нашего оружия, ведь оружие это мешает им осуществлять враждебные нашей республике цели.
— Злобный вой врагов — это не главное, — замечает Вагнер.
— Согласен. Но это имеет непосредственное отношение к теме, ибо помогает докопаться до истины… Итак, смотрите. Мы никому не угрожаем, не собираемся ни на кого нападать, защищаем границы нашего государства и вдруг почему-то начинаем сомневаться, следует ли в этом случае пускать в ход оружие. Сомнения эти были бы вполне оправданны, если бы существовал гуманизм в так называемом чистом виде. Но разве это гуманизм, если промедления и колебания в решающий момент могут привести к гибели наших товарищей, а им ведь жизнь тоже дана только одна.