— Разные, Ингрид. Одни относятся к случившемуся как к обычному факту, другие же злорадствуют в предвкушении очередного деревенского скандала. Ты знаешь родителей своих учеников, поэтому тебе нетрудно угадать, кто как реагирует.
— Послушать вас, так в деревне других проблем нет, кроме моей.
— Ну, хорошо, пусть я немного преувеличиваю, но ведь из добрых побуждений. Не думайте, что директору школы приятно, когда к нему пристают с подобными расспросами.
— И все-таки, кто именно спрашивает?
— Этого я вам не скажу, потому что вы способны тут же потребовать от него ответа за его слова. Вот почему я еще раз спрашиваю: вы уладили свои дела?
— Я не скрыла от вас, что люблю его, — тихо отвечает она. — Но взаимность не определяется чувствами только одного человека. Да и в чем, собственно, дело? Я взрослая женщина и никому не позволю решать за меня, кого мне любить. Слышите? Никому. И потом, разве у нас все еще действуют средневековые порядки? А вам не приходит в голову, что я сама страдаю от такого положения?
— Приходит, но и людей понять можно. Мы имеем дело с детьми, поэтому нашей личной жизни уделяется гораздо большее внимание, чем в каких-либо других сферах деятельности. Вы ведь утверждали, что авторитет и уважение можно завоевать только высокими личными качествами и безукоризненным поведением. Или полагаете, что к вам подходят с иными мерками?
Ингрид встает и направляется к двери:
— Я все сказала, Герман. Тем, кто расспрашивает вас обо мне, отвечайте, что я люблю его. А все остальное — мое дело. Если вы считаете, что такая позиция несовместима с нашей профессиональной этикой, скажите мне об этом прямо. А сейчас я должна готовиться к уроку.
Вечером к Ингрид заходит Ирена Холлер:
— У тебя есть время? Я должна рассказать тебе что-то… Через две недели я уже буду работать продавщицей в магазине и учиться на курсах повышения квалификации работников торговли. А если все у меня пойдет хорошо, то со временем я смогу стать заведующей отделом…
Гостья рассказывает о своих планах долго и подробно. Она рада, что наконец-то займется настоящим делом, только пусть директор не воображает, будто она из тех, к кому можно подкатиться. А еще она хочет кое-что доказать Юппу Холлеру и своему мужу, да и несколько сот марок в месяц сбрасывать со счетов не стоит…
Ингрид слушает Ирену рассеянно. Она все время ждет, не раздадутся ли за дверью шаги Юргена. Но его все нет. Когда Ирена Холлер уходит, за окнами уже темно.
38
В эти дни сержант Майерс получает письмо от матери. Пишет она редко. Как правило, это поздравления или сообщения о том, что происходит в их городке. На сей раз поводом послужило происшествие, всколыхнувшее всю ее душу, каждая строка послания пропитана гневом и злорадством. Гунда, эта ветреная женщина, развелась с мужем! Вернее, доктор выставил ее из дома вместе с ребенком и ей пришлось перебраться на верхний этаж ветхого домишка в старой части города, где здания скоро будут сносить. И поделом ей, только вот ребенка жаль…
Франк Майерс читает письмо со злорадным чувством отмщенного самолюбия и с болью за судьбу девочки. Он еще раз перечитывает его и после каждой строки, где мать осыпает Гунду насмешками, испытывает удовлетворение. Вечером он отправляется посидеть в ресторанчик «У липы». Потом долго не может заснуть, а ночью ворочается, испуганно просыпается, сбрасывает простыни, которые, как ему кажется, не дают дышать. Наконец он встает, одевается и выходит на казарменный двор.
Ночь светлая, звезды мерцают на черном бархате неба, словно драгоценные камни. Выведенный из равновесия мучительными думами, Франк Майерс меряет шагами двор, курит одну сигарету за другой, составляя мысленно текст письма. Он формулирует и оттачивает фразы до тех пор, пока они, как ему кажется, не начинают выражать то, что он хочет сказать. А закончит он письмо ядовитым вопросом: «Ну, фрау доктор, вы получили то, к чему так стремились?»
На следующий вечер Майерс садится за письмо, но вскоре ему становится ясно, что в таком тоне писать нельзя. Он рвет написанное и начинает снова, правит фразу за фразой — теперь они продиктованы не только болью и унижением, которые причинила ему Гунда, но и воспоминаниями о том времени, когда она любила его. Фразы эти пропитаны горечью, а между строк читается упрек: «Зачем ты это сделала? Почему все так обернулось?»
Франк надписывает адрес на конверте, наклеивает марку, но опустить письмо в почтовый ящик не решается. Слишком глубоко врезался в сознание образ Гунды. Сотни картин встают перед мысленным взором — картин незабываемых, потому что он действительно любил ее.