В ванной я провожу двадцать минут, умываюсь, заново крашусь, хотя руки дрожат, а отражение в зеркале двоится. Всякий раз, когда крашусь, я вспоминаю мать — я любила наблюдать, как она склоняется над туалетным столиком, готовясь к свиданиям с моим отцом, — и это успокаивает меня. «Завтра все будет в порядке».
Это мое любимое время ночи, когда почти все спят и кажется, что мир принадлежит нам с подругами, как будто ничего не существует, кроме нашего маленького кружка: всюду царят тьма и тишина.
Мы с Элоди, Элли и Линдси уходим. Толпа потихоньку редеет, но передвигаться по-прежнему сложно. Линдси громогласно предупреждает: «Осторожно, осторожно, разойдись, едет женская "скорая"!» Много лет назад в Покипси на концерте для подростков мы обнаружили, что лучший способ заставить людей расступиться — упомянуть о женской «скорой». Обычно все думают, что понимают смысл.
По дороге мы проходим мимо парочек, которые обжимаются в углах и на лестнице. За закрытыми дверями раздается приглушенное хихиканье. Элоди стучит по дверям кулаком и кричит: «Берегите любовь!» Линдси оборачивается и что-то шепчет Элоди, та замолкает и виновато смотрит на меня. Но мне наплевать на Роба и упущенный шанс, однако внезапно накатывает усталость, так что даже нет сил говорить.
Мы видим Бриджет Макгуир — она сидит на краю панны за приоткрытой дверью. Она обхватила голову руками и плачет.
— Что с ней? — интересуюсь я, пытаясь справиться с головокружением.
Мои собственные слова доносятся откуда-то издалека.
— Она бросила Алекса, — сообщает Линдси, хватая меня под локоть; она кажется трезвой, но зрачки у нее огромные, а белки глаз налиты кровью. — Представляешь? Она выяснила, что Никотиновая Фашистка застукала Алекса и Анну. Он наврал, что идет к врачу.
Музыка продолжает играть, так что мы не слышим Бриджет, но ее плечи ходят ходуном вверх и вниз, будто у нее судороги.
— И слава богу. Вот подонок! — добавляет Линдси.
— Все они подонки, — откликается Элоди.
Она поднимает кружку с пивом, немного расплескавшимся по дороге. Не уверена, что она вообще понимает, о чем речь.
Линдси ставит кружку на приставной столик на потрепанный экземпляр «Моби Дика» и сует в карман небольшую керамическую фигурку: пастушка с курчавым и светлыми волосами и нарисованными ресницами. Она всегда крадет что-нибудь с вечеринок. Называет это «сувенирами».
— Надеюсь, ее не стошнит в Танке, — шепчет она, кивая на Элоди.
Роб валяется на диване внизу, но умудряется поймать меня за руку, когда я прохожу мимо, и пытается завалить па себя со словами:
— Куда собралась?
Мутный взгляд, хриплый голос.
— Хватит, Роб. Отпусти!
Я отталкиваю его. Он тоже виноват.
— Мы же собирались… — Он осекается и озадаченно трясет головой, затем щурится на меня. — Ты изменила мне?
— Не глупи.
Вот бы перемотать назад весь вечер, перемотать последние пару недель, вернуться в то мгновение, когда Роб наклонился, положил подбородок мне на плечо и признался, что мечтает спать рядом со мной; вернуться в то тихое мгновение в темной комнате с голубым экраном приглушенного телевизора, с дыханием Роба и моими родителями, спящими наверху; вернуться в то мгновение, когда я открыла рот и ответила: «Я тоже».
— Точно. Ты изменила мне. Я догадался.
Шатаясь, он встает и дико озирается. Крис Хармон, один из лучших друзей Роба, стоит в углу и над чем-то смеется. Спотыкаясь, Роб подходит к нему и ревет:
— Ты увел у меня девушку, Хармон?
Он толкает Криса, и тот налетает на книжный шкаф. Фарфоровая фигурка падает и разбивается; какая-то девчонка охает.
— Рехнулся?
Крис бросается на Роба, они сцепляются, шатаясь по комнате, налетая на мебель и хрипя. Робу удается поставить Криса на колени, и вот уже оба борются на полу. Девчонки визжат и отпрыгивают в стороны. Кто-то кричит: «Спасайте пиво!», и в тот же миг Роб и Крис катятся на кухню, где находится бочонок.
Линдси берет меня за плечи из-за спины.
— Пойдем, Сэм.
— Я не могу его бросить, — возражаю я, хотя отчасти мне хочется.
— Все будет хорошо. Смотри — он уже смеется.
Она права. Парни закончили драться и валяются на полу, хохоча, что есть мочи.
— Роб ужасно разозлится, — упираюсь я.
Разумеется, Линдси понимает: дело не только в том, что я оставила его одного на вечеринке. Она быстро обнимает меня.
— Помни, что я сказала. — И напевает: — Подумай, ведь завтрашний день сметет паутину и боль…
На мгновение у меня сводит живот. Она издевается надо мной? Да нет, простое совпадение. Линдси не дружила со мной в детстве, даже не общалась. Откуда ей знать, что я запиралась в своей комнате, врубала запись «Энни» и вопила эту песню во всю глотку, пока родители не угрожали вышвырнуть меня на улицу.