Вдруг Гермиона стала понимать, что острая боль уже давно закончилась, оставляя за собой только тянущие и пульсирующие ощущения. Она осознала, что сидит на чём-то холодном и твёрдом, а что-то неровное упирается в спину. Она медленно откинула голову назад, продолжая находиться в полуобморочном состоянии, и судорожно вздохнула.
Ещё одно открытие – воздух был холодным и зимним. Она была на улице.
Чёрная тень перед глазами опустилась ниже, снова открывая туманному взору Гермионы серебристое сияние. Это, наверное, был лёд. А что такое эта мрачная тень?
Больная нога оказалась в чужих руках, а через несколько секунд всю стопу окутал леденящий душу холод – с её ноги сняли липкий, хлюпающий ботинок, подставляя тонкую кожу на растерзание зимнему воздуху. Послышался тихий звук тонкой струи, ударяющейся об землю. Да, это была её кровь, кажется, стекающая с ботинка.
Гермиона стала моргать чаще, желая сбросить с глаз туманную плёнку, но пока что выходило плохо. Внутри по-прежнему клокотали нервы, помня о недавно пережитых острых и адских ощущениях, и только сейчас она осознала, что тело тряслось, как осиновый лист на ветру. Более того, Гермиона почувствовала, что ей стало очень холодно, ведь на ней было обычное серое платье.
Ботинок снова оказался на ноге Гермионы. Он был тёплым и сухим, а прикосновение подошвы к стопе не вызывало никаких неприятных ощущений. Куда-то исчезла та самая физическая боль, буквально несколько секунд назад изматывавшая до полусмерти, а сейчас оставила после себя лишь душевную боль – осадок, который напоминал ей, что недавние мучения были настоящими.
Гермиона пошевелила пальцами в ботинке и с облегчением стала понимать, что никакой боли в ноге она не чувствует, хотя остался огромный страх, что это ощущение обманчиво, и что вот-вот острая боль снова захватит её разум.
Она ощутила, как чужая рука аккуратно взяла её за руку и задрала длинный рукав платья. Ноющие ощущения внутри лишь на несколько мгновений напомнили о себе, а потом неожиданно пропали, словно их никогда и не было.
Вместо ожидаемой боли в голову остро ударила мысль о том, что её палач был ей спасителем. Он умело и безболезненно исцелял всё, оставляя лишь терзания в душе, которые, увы, не мог заставить исчезнуть. Гермиона быстрее захлопала глазами, и чёрная тень стала приобретать чёткий контур. Эта тень в её мутных глазах была Томом.
В следующее мгновение Гермиона почувствовала, как холодные пальцы коснулись её скул, а большой несколько раз протёр подбородок, заставляя приоткрыться рот. В этот момент она широко раскрыла глаза, и серая пелена практически растворилась.
Перед ней было равнодушное лицо Тома, взгляд которого был направлен на её губы. Его пальцы надавили на скулу и лениво заставили повернуть голову в сторону. Она поддалась этому движению и тут же почувствовала, как защипала губа. Лицо поморщилось, а глаза снова прикрылись.
Через несколько мгновений губа перестала болезненно ныть, и теперь ни одна клеточка тела не напоминала о том, что недавно минут двадцать её жизни были проведены в самой настоящей агонии. Они были возле озера, где серебрилась ледяная гладь, она сидела на холодной земле, откинув голову на ствол дерева, и чувствовала душевное обезвоживание. Ей хотелось тепла, хотелось присутствия кого-то, кто смог бы залечить волнения и сказать, что в этой идиотской истории она не одна. Она была готова обрадоваться присутствию любого человека, даже того же Кормака, лишь бы кто-нибудь увёл её отсюда. Лишь бы кто-нибудь увёл её от Тома.
Гермионе было так плохо и одиноко, что хотелось кричать, но ни сил, ни слёз уже не осталось. Она была раздавлена этой ужасной пыткой. Она чувствовала тошноту от того, что не может дать достойный отпор. Она страдала от того, что Том был в сотни раз сильнее её, и его сущность даже не дёргалась от вида её физической боли, не говоря уже о душевной. Если он хотел ей сделать больно, то у него это прекрасно получилось. Но зачем нужно было исцелять после этого?
Гермиона ощутила, как на плечи легла тёплая ткань, и неторопливо открыла глаза. Обволакивающее тепло заставило задрожать ещё сильнее, как будто бы замёрзшее тело отвергало его. Было ужасно тяжело расслабляться в мягкой и гладкой ткани, которая хорошо сохранила дразнящее тепло другого человека. Она сохранила тепло Тома, потому что сейчас Гермиона его видела в простой чёрной рубашке.
Он возвышался над ней во весь рост, а она сидела такая маленькая и беззащитная на холодной земле у ствола дерева и чувствовала, что у неё нет никакого преимущества. Что она сейчас может сделать? Ничего.
Страх пробуждал рассудок и овладевал разумом. Том привёл её сюда, полностью раздетую, заставляя пережить адскую боль в теле и разуме. Зачем? Чего ожидать от него дальше?
Его невозмутимый вид был устрашающим. Он смотрел на неё так же, когда волок по коридорам и лестницам, наплевав, что она испытывает мучительные ощущения, и от этого равнодушия хотелось убежать и спрятаться. Лучше бы он смеялся или кричал, лучше бы он хоть что-то сделал, но не впадал в свою неподвижность, тем самым заставляя чувствовать себя так, словно он — хищник, который замер перед своим прыжком, чтобы сцапать жертву.
Неизвестность и пережитая боль разрывали Гермиону на части. Она действительно казалась напуганным зверьком, не знающим, что с ним сделают дальше.
Наконец, Том пришёл в движение. Он присел на корточки перед Гермионой и под её смертельно испуганным взглядом поправил свою мантию, лежащую на её плечах, наглухо закрывая всё тело от зимнего воздуха. Тело предательски стало растворяться в чужом тепле, а дрожь стала отступать, и Гермиона произнесла свои первые слова после произошедшего:
— Ты же знал, что у меня серьёзно ранена нога. Зачем ты это сделал?
— Чтобы наказать тебя, — ответил Том, пристально заглядывая ей в глаза.
Что же, наказание было слишком жестоким. Наверное, подобное испытывают от Круциатуса, только во всём теле, а не в некоторых его частях.
— А зачем… зачем ты вылечил меня? — прошептала Гермиона, сбитая с толку.
— Чтобы ты увидела, что я бываю милосердным.
Невесёлый приступ смеха пробил Гермиону, и на губах появилось подобие улыбки, которая вскоре исказилась, выражая неприязнь и ненависть.
— Ты чудовище, Том.
— Я такой ровно до того момента, пока ты не перестанешь во мне видеть чудовище, — спокойно отозвался он.
— Извини, но твоё отношение явно показывает, что ты самый настоящий бес, сбежавший из преисподней.
— Проанализируй, как ты ведёшь себя со мной. Может быть, тебе нужно напомнить, что ты всё время кидаешься на меня и пытаешься оскорбить первая?
Гермиона нахмурилась и поджала свои губы. Том был прав, но…
— Я веду себя так, потому что ты лжёшь мне!
— До этого ты говорила, что ведёшь себя так, потому что я смеюсь над тобой, — заметил тот. — Так и как же мне нужно вести себя, чтобы тебя это устраивало?
— Нужно просто оставить меня в покое!
— Я тебе говорил, что без меня ты не выберешься из этого дня?
— Ты лжёшь!
— Тогда почему ты пришла ко мне сразу же после того, как я сказал об этом ещё в третью нашу встречу?
— Тогда я ещё верила тебе.
— А что сейчас вызывает в тебе недоверие?
Гермиона пристально посмотрела в глаза Тому и тихо произнесла:
— Тебя ведь не так зовут, верно?
Том ответил ей тем же взглядом.
— Знаешь, это как посмотреть. Ты не думала, что у меня может быть несколько имён?
— Мне надоело, что ты постоянно пытаешься меня запутать, — со стоном ответила Гермиона, запрокинув голову назад, ударяясь макушкой о ствол и закрывая глаза. — Я хочу, чтобы ты оставил меня в покое.
— Это невозможно, — ответил ей Том.
Гермиона подняла голову обратно и открыла глаза.
— Что тебе нужно от меня?