— Отпусти, — прошептала она, борясь с болезненным ощущением в плече и пальцах.
Том на несколько секунд замер, пронзая острым взглядом, затем отпустил руку и тут же вцепился ей в горло, опуская ниже и прижимая Гермиону к земле. Его вторая ладонь взяла за запястье левой руки с точным расчётом на то, что больной правой рукой она не сможет дать достойный отпор. Тем не менее, следуя инстинкту самосохранения и преодолевая боль, Гермиона вцепилась в руку, держащую за горло, и попыталась разжать холодные пальцы.
— Мне начинает казаться, что тебе нравится испытывать муки, — оскалился Том, сдавив её шею сильнее.
В очередной раз в глазах Гермионы стали появляться тёмные пятна, которые не давали полноценно видеть действительность.
— Что… ты… хочешь? — сдавленно и прерывисто прошептала она.
Том опустил глаза вниз и, вздохнув, тихо ответил:
— Чтобы ты слушалась меня.
— Я… не буду… этого делать, — выдавила она, зажмурив глаза.
Гермиона приложила все усилия, чтобы убрать руку Тома с шеи, но кроме болезненных ощущений в костяшках она ничего не достигла.
— Во-первых, я сказал тебе явиться вечером, а ты не пришла, — ровным голосом произнёс тот. — Во-вторых, это было условие для того, чтобы я отпустил тебя вчера. Я отпустил, а ты не выполнила свою часть сделки. Ну, и в-третьих, у тебя осталась моя мантия, которую я любезно одолжил тебе, чтобы ты перестала мёрзнуть.
— Забери её, — сквозь зубы отозвалась Гермиона.
— За это не переживай, — самодовольно улыбнулся Том. — На твоём месте я бы переживал за первый и второй пункт.
— Я уже сказала, что… не собираюсь тебя слушать, — с придыханием отозвалась та.
— Что же, тогда и мне придётся вернуть вспять твою вчерашнюю просьбу, — медленно произнёс Том, склонившись над Гермионой ещё ниже, — и сегодня забыть о твоих просьбах — отпустить тебя.
Его пальцы стали сильнее сдавливать горло, и у той началась самая настоящая паника. Неужели он решил прикончить её?..
Всё её существо встрепенулось. В глазах мгновенно потемнело, она забилась ногами о землю, изо всех сил пытаясь отцепить прилипшую к шее руку, но неожиданно для самой себя Гермиона нашлась, что сделать: её ладонь отпустила холодные пальцы, и в следующую секунду кулак резко соприкоснулся со щекой Тома. Тот ослабил хватку, давая возможность глубоко вдохнуть несколько раз воздух. В это же мгновение Гермиона запустила свою руку в карман чужой мантии и выхватила оттуда свою палочку, направляя её перед собой, борясь с темнотой в глазах. Но её палочка тут же была выдернута из рук, а после этого послышался хруст дерева.
Он сломал её волшебную палочку! Он её сломал!
Не успела Гермиона поддаться бешенству от происходящего, как почувствовала, что Том схватил её за грудки, потянув наверх, затем резко швырнул вниз, и она ударилась головой о землю с глухим стоном, сорвавшимся с пересохших губ. Темнота в глазах прошла, но на смену пришло кое-что ужаснее удушения: невыносимая и жгучая боль во всём теле, словно тысячи осколков вонзились в каждую клеточку, заставляя закричать, застонать и заёрзать на грязной траве.
Что это было? Откуда такая адская боль во всем теле?
Болезненность всей сущности казалась нестерпимой. Острые ощущения, которые Гермионе пришлось пережить вчера, пока Том волок её по коридорам и лестницам с раненой ногой, были ничем по сравнению с тем, что происходило сейчас. Если тогда ей казалось, что ничего больнее этого быть не могло, то сейчас она отдалённо осознавала, что может.
Круциатус – жестокое заклинание, сводящее с ума всех волшебников, под действием которого хочется молить о смерти, лишь бы не испытывать все те муки, что обманчиво рисует разум. И сейчас разум сводил Гермиону с ума.
Как раз она вчера думала о том, что это худшее, что могло произойти с ней, и это происходило.
Внезапно боль исчезла, напоминая о себе лишь в душевных терзаниях, и Гермиона повернула голову в сторону, уткнувшись носом в воротник мантии. Запах бергамота ужалил в носу, вызывая противоречивые ощущения. Она любила этот восхитительный аромат, но теперь испытывала к нему ненависть – он был чужим и принадлежал человеку, которого всеми силами души она боялась и опасалась.
Чёрная тень склонилась над Гермионой, загораживая все оттенки светлого цвета, и запах детства усилился, вызывая тошноту, однако в нём она почувствовала новые нотки чего-то игривого, сладкого и оттого притягательного – то, что хотелось вдыхать постоянно.
— Теперь будешь слушать? — услышала Гермиона шёпот возле себя.
В горле пересохло, и ответить она не смогла, поэтому посмотрела в глаза Тому и покачала головой, пытаясь сдержать слёзы в глазах. Ещё утром она же решила, что лучше быть жертвой, чем игрушкой, и, видимо, сейчас пришло время проверить, как долго она готова оставаться именно в этой роли.
Гермиона увидела, как Том выпрямился над ней и сделал в её сторону короткий взмах палочкой. Она сжалась и тут же ощутила невыносимую боль, которая ломила кости и жалила нервные нити. Истошный крик вырвался из груди, превращаясь в протяжный и жалостный стон, и Гермиона взмолилась остановиться.
В одно мгновение всё прекратилось. Снова чёрная тень замелькала в заплаканных глазах и опустилась ниже, загораживая весь свет. Гермиона тяжело дышала, сдерживая в себе судорожные и тихие стоны. Её трясло, как от тока, бегающему по всему телу в попытке убить в ней живое. Опять сильный запах бергамота со смесью игривой нотки какого-то вещества коснулся лёгких, заставляя задыхаться от страха и беспомощности. Могла ли она когда-нибудь представить, что станет бояться запахов? Особенно любимых ароматов.
Гермиона собрала в себе все силы, чтобы предпринять попытку отползти от своего мучителя, но тот взял её за мантию возле шеи, не давая возможности даже пошевелиться.
— Ты передумала? — нарушил тишину тихий голос Тома.
Передумала ли она?
Гермиона жадно глотала слёзы, пытаясь дышать ртом, а не носом, чтобы окруживший аромат не давил на её и без того неуравновешенное психическое состояние.
Игрушка или жертва? Что лучше?
Гермиона ощутила, как же сильно она боялась внутренней боли. Это была не истерзанная рана, которая жалила и ныла, подводя к обречению и смирению. Мука, которую приходилось переживать сейчас, была в тысячи раз больнее и невыносимей, и с ней невозможно было смириться. Единственным спасением было прекратить это, а значит согласиться.
Гермиона широко раскрыла глаза и посмотрела вблизь находящуюся антрацитовую бездну чужого взора, который смотрел не привычным пронзительным, ожесточённым или смеющимся взглядом, а невинным и взволнованным, словно от этого что-то зависело. Почему-то захотелось довериться этому взгляду, настоящих эмоций которого ей так сильно не хватало за все эти дни. Она так внимательно засмотрелась в темноту глаз, напоминающих утреннее антрацитовое небо из детства, что забыла, кто их обладатель.
Гермиона вяло подняла руку, чтобы коснуться щипающих от слёз губ, но не смогла, согнув свой локоть и безжизненно положив руку на грудь. В следующее мгновение она ощутила холодное прикосновение к ладони, от которого почему-то становилось теплее. Гермиона обратила внимание, что очень сильно дрожит, но вряд ли от холода, хотя хотелось уже расслабиться, потому что всё ужасное было позади. Или ещё нет?
Она ощутила, как холодная рука отпустила её ладонь на груди и медленно поднялась к шее. Гермиона громко сглотнула и закрыла глаза, сдерживая панический крик от того, что её снова собираются душить, но пальцы не обхватывали горло, а просто легко касались подушечками кожи, неторопливо поднимаясь к уху. Она замерла, позволяя себе остро почувствовать чужие касания, которые спустились к ключице и направились к другому уху. Мягкие прикосновения вызывали ещё большую дрожь, которая заставила её выдать невнятный и непроизвольный тихий стон. В этот момент Гермиона распахнула глаза и испугалась странных ощущений, в которых были отчётливо различимы боль и страх, а остальное всё было слишком тяжёлым и неизвестным для её восприятия, однако, как бы это глупо не звучало, вызывало жажду отдаться на растерзание этим чувствам.