В отличие от Гарри у неё было полно времени найти то, что необходимо другу. Гермионе показалось, что эти две недели она потратила впустую, выискивая ответы на свои вопросы. Она допрашивала Тома, проводила дни в библиотеке, пытаясь что-нибудь отыскать о диадеме, а потом и о самом Томе. Всё было безуспешно. Если она не может придумать, как выбраться из этого дня, то потратить время на поиски информации о крестражах будет куда разумнее и результативнее, и в следующий раз, когда Гарри заговорит с ней о них, рассказывая об уроке с Дамблдором, она с готовностью ответит на все вопросы и, может быть, поможет ему советом, как вытянуть из Слизнорта правду. Ей стало очевидно, что, перед тем, как выпытать из преподавателя воспоминания, нужно сначала узнать, что такое эти крестражи.
— Ладно, я пойду, Гермиона, — произнёс Гарри, оставляя стул. — Думаю, мне следует позвать мадам Помфри и сообщить ей, что ты очнулась.
Гермиона снова кивнула и отвернулась, прижав к себе кончик тонкого одеяла. Только сейчас она поняла, что ей было очень холодно, а на душе – невыносимо. Взгляд упал на рядом стоящий стул, на котором были несколько личных вещей, которые, очевидно, выпали из кармана, а также на спинке висела та самая тёплая мантия, наличию которой Гермиона то радовалась, то гневалась. Сейчас мантия снова вызывала радость. Она потянула её на себя, чтобы предпринять попытку накинуть поверх одеяла, но в этот момент вышла мадам Помфри, поэтому Гермиона лишь прижала мантию к себе, спрятав её под одеялом.
Женщина справилась о её самочувствии, на что та ответила, что всё в порядке. Единственное, чего хотелось, это расслабить свои нервы, которые были весь день натянуты до предела, из-за чего самообладание трещало по швам.
— Сейчас я вам принесу успокоительное, мисс Грейнджер, — кивнула в ответ мадам Помфри на её просьбу.
Она не заставила себя долго ждать, поэтому спустя несколько минут Гермиона уже выпила лекарство, а мадам Помфри, пожелав спокойной ночи, удалилась в свою комнату, выключив везде свет.
Сначала Гермиона неподвижно лежала под одеялом, но, ощутив, что ей необходимо больше тепла, она медленно оторвалась от подушки и попыталась накрыть себя тёплой мантией. Каким было удивление, когда она поняла, что руки очень плохо слушались, а такое простое действие, как накрыть себя мантией, вызвало большие затруднения. Она кое-как расправила вещи и накрыла себя, обратно падая головой на подушку. Спать совсем не хотелось, но находиться в таком вялом и некоординированном состоянии было не слишком приятно.
Гермиона медленно притянула к себе покрывала до подбородка и случайно уловила запах бергамота, который с сегодняшнего дня вызывал в ней смесь чувств, приправленную наслаждением от воспоминаний и страхом перед Томом.
Хотелось злиться, но как же было удивительно ощущать, что ни злости, ни страха, ни отчаянья сейчас она не могла испытывать! Все привычные за несколько дней чувства были подавлены и утоплены где-то глубоко внутри. Осталась какая-то пустота, вызывающая расслабление во всём теле и больше ничего.
Долгое время Гермиона лежала неподвижно, разглядывая высокий потолок, затем медленно перекатилась на бок и прикрыла глаза, чтобы заставить себя уснуть. Как только она это сделала, то тут же почувствовала, что кто-то поправляет одеяло и мантию, которые немного съехали, когда она переворачивалась.
Она распахнула глаза и увидела перед собой силуэт Тома, который, закончив поправлять вещи, выпрямился перед ней и склонил голову в сторону. Царящая кругом темнота показалась Гермионе слишком светлой на фоне гостя, но никакого ожидаемого страха или гнева она в себе не ощутила. Лишь где-то в глубине души эти чувства пытались вырваться наружу, вызывая в горле щекотливые ощущения, которые пробуждали больше смех, чем слёзы. Из-за этого Гермиона слабо улыбнулась уголками губ, неотрывно наблюдая за Томом.
Её не мог сейчас злить тот факт, что он пришёл к ней после всего, что между ними произошло, и непринуждённо помогал укрыться перед сном.
Она же здесь оказалась из-за него! Он же использовал на ней Круциатус! А ещё сломал волшебную палочку!
Нет, ничего, — Гермионе сейчас абсолютно всё равно. Более того, чем больше она думала об этих моментах, тем сильнее щекотало горло, вызывая в ней улыбку. Кажется, было слишком глупым и самонадеянным просить мадам Помфри о такой успокаивающей настойке. Почему она не подумала о том, что к ней может заявиться Том? Стоило запомнить, что он всегда появляется после всех ссор и своей фальшивой заботой, которую он называет милосердием, заставляет её злиться ещё сильнее.
От этого Гермионе захотелось истерично засмеяться, потому что мысль о милосердии вызывала истерику. Допустим, он потрепал её нервы с раненой ногой, а потом вылечил. Это не грань жестокости, это исправимо — после этого можно как-то оправдаться и загладить свою вину. Но Круциатус! Как ему в голову пришло это заклинание? Очевидно, ему совершить убийство не составит труда?
Совсем, как юный Волан-де-Морт.
Не будь Тому чуть больше двадцати, да и если бы сам Волан-де-Морт исчез, она бы сразу подумала, что это он и есть. Но он им не мог быть, ведь в мире не может же быть двух Волан-де-Мортов!
От этого в глубине души стало ещё смешнее, поэтому слабая улыбка продолжала играть на губах Гермионы. Она медленно села перед Томом и внимательно посмотрела на него. Чёрную одежду было невозможно разглядеть, зато светлое лицо прекрасно контрастировало с темнотой. Антрацитовые глаза поблёскивали, вызывая у Гермионы чувство, что её видят насквозь, но ей было настолько всё равно, что она перевела взгляд вниз и стала внимательно разглядывать чёрную фигуру.
В глаза бросились такие же светлые, как и лицо, руки. Вот они – эти пальцы, которые душили её в который раз. Будут ли они снова душить её хотя бы в ближайшие несколько минут? Может быть, Том пришёл к ней, чтобы завершить начатое до конца?
На одном из пальцев красовался поблёскивающий перстень, по центру которого была бездна – чёрный камень, что едва ли был различим в темноте. Гермиона подумала о недавнем разговоре с Гарри и поняла, у кого видела подобное описание семейной реликвии семьи потомков Слизерина. Наверное, что-то такое Гарри и имел ввиду, описывая кольцо. На самом деле, таких колец изготовляют десятками в ювелирных салонах, только малое количество из них имеют чёрный камень. Вот, одно из таких носил Том.
Гермиона потеряла интерес к золотому перстню и снова подняла взгляд на Тома, который пришёл в движение и сел на кровать, продолжая неотрывно сверлить её взглядом.
— Что на этот раз? — тихо заговорила Гермиона протяжным тоном. — Я снова не явилась посмотреть с тобой, как выпадает снег?
После своих вопросов она тут же различила появляющуюся улыбку на лице Тома.
— Или ты пришёл меня насильно забрать с собой на улицу?
— Пришёл справиться о твоём состоянии, — коротко ответил он.
Если бы Гермиона могла разозлиться, то она обязательно бы вскипела и высказала всё, что она думает, но сейчас не было ни возможности, ни желания, поэтому она смотрела на Тома с таким отсутствующим видом, что любой собеседник на его месте решил бы уйти.
Но не Том.
— Как видишь, я жива и почти здорова.
— Ты даже говоришь еле-еле после успокоительного, — усмехнулся тот.
— Радуйся, что я под ним, иначе тебя ждала бы такая истерика, которая напрочь бы отбила желание вообще приходить ко мне, — спокойно ответила Гермиона.
Том тихо засмеялся.
— Ты в самом деле думаешь, что твои истерики могут меня напугать?
— В следующий раз я буду диктовать свои условия, понял?
— Посмотрим, как у тебя это получится, — продолжал тихо посмеиваться Том, сверкая глазами, — однако сейчас ты снова в таком положении, что ничего не можешь предпринять.
— Если ты пытаешься вывести меня из себя, то поверь, что это не тот случай, и я физически не могу поддаться твоим… манипуляциям.
Вот, чёрт! Он же манипулирует её эмоциями!
Неожиданное осознание побудило Гермиону податься вперёд и, широко раскрыв глаза, посмотреть в лицо Тому. Внутреннее опустошение от успокоительного стало чем-то наполняться, но всё равно ни злость, ни ярость не могли овладеть ею хотя бы наполовину.