Воспоминания о тех чувствах потихоньку прокрадывались в сердце, в душу, заставляя помнить, что в мире такое есть, но ещё не понимать, что есть это только у Тома. Не подозревая разумом о своём влечении, она глупо поддавалась своим чувствам, которые вели её искать испытанное ранее неистовое тепло, что по её мнению должно быть у каждого человека. И эта неосознанная жажда тепла привела её к Маклаггену, в котором она по своей же вине обманулась. Он был тёплым как друг, с ним было приятно говорить и слушать его, но кто знал, что его чувства были сравнимы с животным интересом к ней? Конечно, Гермиона взрослеет, ей семнадцать лет, она только-только подступает к краю осознанной взрослой жизни, а вместе с ней становится прекрасной, утончённой и привлекательной, сбрасывая очертания детской невинности с лица. Но ей — девушке, не познавшей, что чувства у человека бывают не только возвышенными, но и приземлёнными, было ужасно тяжело осознавать, что она оказалась жертвой животных желаний. С её разбитыми Томом идеалами такая осознанность ещё больше стала загонять в угол проблем, с которыми она в одиночку точно была не готова справиться. И она, не раздумывая, бросилась к магии, которая должна была дать уверенность и невероятной силы защиту, которая была так необходима ей. Она позволила Тому подойти к себе, в котором было то, что ей стало важным. Она видела в нём оплот волшебства, всей душой проникаясь к нему и различая красоту не только в чужих чувствах, но и в самом человеке, который давал ей эти чувства. И на следующий день она уже осознанно бежала к Тому, чтобы разглядеть в его глазах настоящую бездну прекрасного и восторженного, дать себя растерзать теплом и мягкостью, не подозревая, что у Тома есть намного больше и что он готов без остатка поделиться этим с ней.
И до глубокой ночи не только магия, но и сам Том не выпускал её из своего плена, проникаясь к ней не только теплом, но и самой настоящей страстью. Он обнимал её легко и, может быть, даже иногда отстранённо, не выпускал из рук и мягко прижимал к себе, давая лишь необходимое количество энергии на то, чтобы ею овладела безмятежность. И кругом стояла тишина, а с неба всё так же сыпал снег, оседая на волосах и одежде и успокаивая своей заворожённостью. Эта ночь в чужих объятиях давалась Гермионе на то, чтобы она смогла принять маленькую часть тепла, которой вскружил ей голову Том. Он заставил её принять часть отдаваемых им чувств и заставил признаться себе в том, что не он принудил её к тому, чтобы она смогла испытать к нему странную привязанность, а она сама привязалась к нему одной единственной нитью, присутствие которой раскрыло ей глаза на происходящее. И стоило ли радоваться тому, что Том отвечал взаимностью на её привязанность? Гермиона не знала, но знала точно, что это было его условием, а значит целью или средством для достижения какой-то более высшей цели.
Это ужасно пугало и приводило в оцепенение, ведь Гермиона быстро догадалась, что Том непростой человек и готов идти даже по головам для достижения своих целей. Были ли его чувства наигранными и средством для достижения влюблённости Гермионы или они были настоящими?
Это терзало и медленно убивало. Если Гермиона пыталась свыкнуться с мыслью, что Том ей оказался совсем небезразличен несмотря на то, каким пугающим и опасным он был человеком, то она не могла совсем свыкнуться с мыслью, что может оказаться куклой в чужих руках, которая будет управляема прихотями самого кукловода. Но это не мешало признать, что снова Том был прав, что её согласие влюбиться в него, было вопросом времени, потому что несколько дней назад Гермиона сама запустила этот механизм, различая в его выразительных антрацитовых глазах красоту его магии и невольно подмечая, как же шла ему даже насмешливая улыбка на слегка заострённом лице с впалыми скулами, придающими ему аристократичности и величественности. Не только его магия была прекрасной в этом мире, но сам он обладал не меньшей притягательностью, которая могла вызвать пристрастие к постоянному наблюдению за тем, как меняется его взгляд и мимика лица. И больно закусив губу, Гермиона с тяжёлым сердцем признавалась себе, что не может устоять перед таким красивым, очаровательным, загадочным и таинственным человеком, от которого веяло чем-то мистическим, что не лишено опасности и угрозы. Она хотела бороться с этим, но не знала каким образом. Привязываться к Тому было слишком неразумно, но, продолжая дальше сжимать подоконник до боли в пальцах, она не могла ничего сделать с иголками, воткнутыми, кажется, уже в каждую клеточку её тела, заставляя мучиться от сладких и болезненных ощущений. Она готова была застонать от безысходности, пытаясь каждый раз отогнать от себя красивый образ, накрывающий её своей величественной тенью. И даже когда Гермиона прошла в ванную комнату, предусмотрительно обходя стороной стеклянный шарик, наполненный таким же тёмным антрацитовым туманом, как и глаза Тома, в отражении зеркала её преследовал блеск, пугающий своей таинственностью и угрозой. Гермионе уже хотелось истерично смеяться от чувств, что вызывал в ней Том. Это было нелепо, глупо и наивно, но это оказалось самой чистой правдой. Неизвестный человек, который назвал себя Томом, за две недели свёл её с ума. И это было страшно.
Гермиона заставляла себя вернуться к мыслям о секретах, которые хранил Том. Стоило ли выискивать что-то дальше или нужно было довериться его словам, что с выполнением его условий, количество этих безумных дней будет не больше, чем количество пальцев на руке? Даже если она решит что-то искать, то она не имела представления что и где искать. Она уже выяснила, какая диадема попалась ей в руки, выяснила, что она найдена Томом и принадлежит теперь ему, и выяснила, что на неё наложено какое-то заклинание тёмной магии, которая и заставила её проживать один и тот же день постоянное количество раз, проводя эти бесконечные часы в муках и страданиях. Единственное, что она могла сделать — это искать само заклинание. Но как его найти, если в мире сотни заклинаний, и у неё нет доступа к книгам с тёмной магией, потому что весь библиотечный материал был школьного уровня, а значит не такого опасного? Разве что в кабинете директора можно было различить определённое количество книг, очевидно изъятых из запретной секции библиотеки.
Вытирая лицо полотенцем, Гермиона снова посмотрела на себя в зеркало и неожиданно вспомнила, что вчера ей в руки попалась книга «Тайны наитемнейшего искусства», в которой говорилось о таком понятии, как крестраж, информация о котором нужна была её другу — Гарри. И она решила, что сначала поможет Гарри с его проблемой о крестражах, которые каким-то образом касались личности лорда Волан-де-Морта, ведь о нём Дамблдор постоянно твердил на дополнительных уроках другу, а заодно будет по совместительству изучать запрещённую литературу, хранящуюся в кабинете директора.
«Тайны наитемнейшего искусства» — эта книга вскоре оказалась у неё в руках с помощью манящих чар, которые притянули её из кабинета профессора в открытое окно прямо в руки. Садясь на кровать и ощупывая переплёт из кожи, Гермиона открыла книгу и пробежалась по главам, которые вчера пыталась увлечённо прочитать и понять. Она вспомнила, что крестражем называется магический предмет, созданный с помощью тёмной магии. Этот предмет заключал в себе кусочек души волшебника, что расщеплял свою душу пополам с желанием обрести бессмертие. Пока у волшебника был кусок души, вложенный в какой-то предмет, он становился неуязвимым, потому что его душа оставалась на земле, привязываясь к предмету, в который и была вложена эта сущность.