Жена подошла к комоду, на котором стояло портативное радио рядом со свадебной фотографией в рамочке, керосиновой лампой, настольными часами, вставленными в камень с двумя сернами наверху, миниатюрой с изображением церкви Св. Оттилии в Шварцвальде и вырезанной из дерева скорбящей Мадонны в венце из лучей, а сверху на стене были развешаны все родственники и предки их многочисленного семейства, поначалу цветные, но со временем все более блеклые и коричневатые.
Она вздохнула. «Что здесь мне надо нажать?» — спросила она и начала вращать ручку настройки.
«Вторую кнопку справа, с внешней стороны, — сказал Йори сердито. — И нажать, а не крутить. Иначе нам придется покупать где-то новое радио».
Лина нажала вторую кнопку с внешней стороны, и послышался на удивление ясный женский голос, без помех, который объявил, что сейчас будет прогноз погоды, но его читал уже мужской голос. Он предсказал штормовой ветер, длительный снегопад как в горах, так и в долинах, и завершил следующим четверостишием:
Йори и Лина посмотрели друг на друга. Они знали это изречение, оно было у них вывешено на стене, напротив которой стоял комод.
Лина покачала головой. «Это не обещает ничего хорошего».
«Это то же самое, что зоны высокого и низкого давления находятся повсеместно», — предположил Йори, хотя и он еще никогда не слышал подобного прогноза.
Они еще раз насторожились, когда пришло время вечерних новостей и диктором был объявлен Бартоломе Эпп.
Бартоломе Эпп был покойный дядя Йори, он был пастором, его фото висело на стене рядом с радиоприемником посреди всей фотогалереи, и голос, который сейчас звучал, был несомненно его, хотя он уже более тридцати лет как умер.
Голос объявил, что хочет на сей раз сообщить хорошие вести слушателям и слушательницам, которые уже по горло сыты плохими новостями.
«Но это же…», — сказала Лина.
«Это он, — сказал Йори и приподнялся на своей постели, забыв о своей больной ноге, — это же дядя Бартоломе!»
Лина тоже его хорошо помнила, он их в свое время венчал.
И теперь он начал вещать добродушным отеческим голосом, что всем, кто ушел от нас, живется хорошо, так как все они удобно устроены в инобытии, о котором мы не имеем никакого представления, но оно блаженно и безмятежно. И поскольку он не хочет быть голословным, он будет им говорить о тех детях человеческих, которых сам встречал на этих блаженных полях, о тех детях человеческих, которых те или иные радиослушатели могли знавать тоже.
Его сестра Бет, например, которая была не только его сестрой, но и сестрой общины в долине, так вот он встретил ее недавно во время одной из продолжительных прогулок, и была она так легка и бестелесна, что такое нельзя даже представить в отношении существа человеческого, и вот она ему прошептала…
«Тетя Бет…, сказал Йори, — тетя Бет — как же это возможно?»
«Тетя Бет, — сказала Лина, — она умерла вскоре за ним от воспаления легких, после ночного дежурства в холодном доме старого Оски…»
«Тише!» — прошипел Йори, ибо дядя Бартоломе как раз рассказывал, как ему сестра Бет поведала о великом покое в лучах света и о красоте света, и о том, как это трогательно, встречать те души, за которыми ты ухаживал и, быть может, которые ты утешал, и о том, как ее мать Вильгельмина —
«Бабушка, — прошептал Йори, — наша бабушка…»
— и ее отец Отто-Карл —
«Твой дедушка», — прошептала Лина и перекрестилась.
— как они тоже были там и все же как будто и не были все это время, но было так, что сознавалось и чувствовалось, что они здесь, для этого вовсе на надо было их видеть, ибо и зрение и слух и запах все уходит на другой план, но все же можно говорить об узнавании, можно узнавать себя, но ни желаний, ни тоски больше нет, есть только предчувствие, и грусть превращается здесь в ожидание, в ожидание идущего вслед за тобой, как говорил Кандид, который —
Глаза Лины заблестели. «Кандид?»
«Это тот, из Хольдерхофа!» — сказал Йори.
— который говорил, что ему пришлось уйти так рано —
«Он сорвался со скалы, этот браконьер, — пробормотал Йори, — в Креенфлюене».
Лина всхлипнула.
— он бы очень хотел узнать, что стало с Рюди, спросить бы у Лины —
«Какое ему до этого дело? — спросил Йори, — ты слышала?»
У Лины слезы потекли из глаз.
— но все это теперь далеко в прошлом, как платья, которые ты уже давно не носишь, и потому уже больше не больно —