Учителю чрезвычайно нравилось выступать с Бьянкой, она была скромна и значительна одновременно, и было заметно, что она не просто считывала ноты, но и внутренне проигрывала их и этим его еще более воодушевляла. Так как она была его ученицей, он после концерта время от времени отмечал то или иное место, где он позволил себе какой-то иной нюанс, и он мог при этом удостовериться, что и для нее это не осталось незамеченным. Если ему казалось, что где-то что-то не очень удалось, она тут же, в противовес этому, тут же называла пассаж, непревзойденно исполненный. Иногда он спрашивал ее мнение по поводу какой-нибудь интерпретации, и ее комментарии всегда отличались большой убедительностью и точностью. Если она выражала сомнение, это было как раз тогда, когда и он чувствовал легкую неуверенность, и если она говорила утвердительно, то и он чувствовал уверенность в своем исполнении. Он настолько привык к ней, что когда его прежняя ассистентка вернулась из заграницы, решил, что он лучше и дальше будет продолжать работать только с Бьянкой.
Шутя, он называл ее «моя чудесная невидимка», но такой уж невидимой она вовсе не была. Образовался даже небольшой круг почитателей, которые приходили на концерты пианиста только затем, чтобы получить наслаждение от того, как Бьянка переворачивает страницы. В этот круг входили и совсем молодые любители музыки, и в какое-то время на классической сцене Цюриха стало модой «ходить на Бьянку»; нередко у выхода из музыкального театра или какого-нибудь другого концертного зала наряду с охотниками за автографами знаменитых певцов и их концертмейстера находились три или четыре молодых человека, которые были рады пригласить Бьянку на бокал вина. Она смеялась над этим, но и не отказывалась от этих приглашений, однако все попытки дальнейшего сближения натыкались на ее решительный отказ.
Она старательно училась, получила учебный диплом и поступила в мастер-класс и стала таким образом на один шаг ближе к своей заветной цели, к диплому концертмейстера. Она теперь уже целиком была занята в Цюрихе, у нее было несколько своих учеников по классу фортепьяно, и она полностью стала независимой от материнской поддержки.
Ее учитель в это время стал постоянным концертмейстером одного знаменитого певца, и они оба получили ангажемент для выступлений по всей Европе. Благодаря этому высокому знакомству он стал часто брать для сопровождения свою ассистентку, которой теперь мог платить все больше и больше, и, разумеется, они не только бывали вместе в Париже, Франкфурте, Мюнхене или Вене, но и ночевали в одном отеле, и в одном из этих отелей случилось так, что однажды мастер постучал ночью в ее дверь и покинул ее комнату только на следующее утро. Бьянка знала, что он женат, она также понимала, что он ее учитель, и все же это случилось, и она сама не могла себе объяснить, как она ему это позволила. Возможно, ее привлек скорее не он сам, а именно этот переход запретной границы.
Из-за возникшей связи слаженность их выступлений ни в коей мере не пострадала, она все так же спокойно выполняла свою самую легкую часть работы, он же, напротив, почувствовал себя окрыленным. Оба они при встречах соблюдали строжайшую тайну своих отношений, так как учитель вовсе не желал, чтобы эта связь нарушила его семейную жизнь, что понимала и Бьянка. У нее тоже не было никаких серьезных намерений, и она принимала эти случайные ночи, как обычные, и испытывала весьма странную радость от того, что ведет двойную жизнь с мужчиной, от которого нельзя требовать большего. Она полагала, что даже певец не догадывался об этой связи, тем не менее, они никогда не брали номер на двоих и были друг с другом всегда на вы, будь то перед концертом в артистической или за завтраком в отеле.
В этих турне она взяла на себя со временем некоторые заботы по уходу за артистом, следила за тем, чтобы его фрак был вычищен и свежая сорочка выглажена, чтобы туфли его блестели и чтобы перед выходом на сцену для него был наготове бокал свежего апельсинового сока. К тому же должен быть всегда под рукой маленький футлярчик с бутылочными пробками, которые он каждый раз за четверть часа до концерта перекатывал в пальцах, чтобы они были пластичнее. Но и за сценой она старалась держаться незаметно. Когда они втроем оставались в артистической, что случалось часто, и певец распевался перед выходом, расслаблял челюсти, исторгая при этом бессмысленные звуки, хрипел по-собачьи, массировал свои надбровья и скулы или немилосердно брал малую терцию в полную высоту и затем медленно опускал ее до подвального этажа своего баритона, она все это время либо сидела неподвижно в своем углу, или выходила из помещения, чтобы размять в коридоре ноги. Певец ценил такое ее поведение, но заговаривал с ней вообще редко, всегда соблюдая дружескую дистанцию.