Лучше бы я ничего этого не удостоверял, но что было делать? Хотя я обозначил себя нашедшим этот номер, а не владельцем, возможно, мне следовало бы особенно настаивать на этом, но подумай сам, мог бы ты здесь почуять что-то подозрительное? Хорошо, ты, пожалуй, мог бы, ты в своей профессии склонен видеть только зло и коварство в человеке, я же скорее расположен находить в нем его добрые стороны. Потому я и не смог избежать этой ловушки.
Можешь себе представить, какой для меня стало неожиданностью, когда мне вскоре после этого позвонили из кантональной полиции Цюриха и какой-то господин Грендельмайер попросил меня незамедлительно явиться туда, чтобы ответить ему на несколько вопросов, которые он хочет задать мне в связи с принадлежащим мне велосипедным номером. Если же мне это будет неудобно, он сам зайдет ко мне.
Так как мне не особенно приятно видеть полицию в моем доме, я пришел туда сам.
Грендельмайер, рядом с которым за компьютером сидела помощница, извинившись за беспокойство, обратил мое внимание на то, что это будет полицейское дознание, так что все, что я здесь скажу, может быть использовано в суде, в том числе и против меня, или что-то в этом роде. Я имею также право отказаться от показаний. Для этого нет никаких оснований, заметил я, во всем, что касается этого велосипедного номера, мне вовсе нечего скрывать, и мне как пастору собственно не стоит угрожать судом, чтобы я не стал врать. Когда я спросил, в чем здесь, в конце концов, дело, он ответил, что речь идет об убийстве Кавьецелей в 1987 году. Мне показалось, что я ослышался. Об убийстве? Какое отношение к этому убийству имеет велосипедный номер, спросил я.
16-го июня 1987 года, сказал он, в одном загородном доме недалеко от города Бахтеля были застрелены два человека, супружеская пара Кавьецелей, и около этого дома был найден велосипед, который числился как угнанный, без номерной таблички, но по страховому свидетельству его номер был установлен, и это был именно тот самый из моего бумажника, и мне снова показали эту табличку, которая теперь вдруг стала вещественным доказательством. Так как это дело осталось до сих пор не раскрытым, эта табличка приобретает особое значение, и он хотел бы попросить меня еще раз объяснить подробно, как ко мне попал этот номер.
Я вспомнил об этом кровавом преступлении, о котором в свое время много говорили, это была весьма почтенная супружеская пара, у них не было обнаружено ни каких-нибудь врагов, ни подозрительных связей. Мне стал понятен интерес следствия к моей находке, и, пока помощница бегло стучала по клавиатуре компьютера, я еще раз изложил всю эту историю для протокола.
Стоял ли я один в конце перрона или возможно там мог находиться кто-нибудь еще, хотел уточнить Грендельмайер.
Нет, сказал я, я там был один, и здесь я вдруг заметил, что он ищет свидетелей, что он мне, очевидно, не доверяет.
Был ли я уже в 1987 году в сане священника, спросил он затем, на что я ответил утвердительно и назвал место: город Винтертур.
«Ага», — вот все, что он мне на это ответил.
И тогда прозвучал вопрос, решающий вопрос, который он задал вполне буднично: «Вы случайно не помните, где вы были вечером 16-го июня 1987 года?»
«Да послушайте, — сказал я. — Вы же не можете приписать мне участие в убийстве только потому, что я нашел где-то велосипедный номерок и вместо того, чтобы выбросить его, взял с собой, потому что он совпал с годом рождения моей дочери»?
Ему весьма жаль, сказал на это Грендельмайер, но им приходится теперь внимательно изучать каждый след, прежде всего потому, что через три года истечет срок давности и для них каждое нераскрытое и оставшееся безнаказанным убийство остается бременем, и не только для них, для полиции, добавил он, но и для всего общества.
Мне это понятно, и я сказал ему, — лучше бы я тогда прикусил себе язык, — но я сказал это как возмущенный праведник, который вдруг попал под полностью необоснованное подозрение, итак, я ему сказал: где я был семнадцать лет назад в какой-то день, я вряд ли, как, впрочем и любой, так сразу могу вспомнить, но, так как я храню все мои записные книжки, мне не будет стоить труда это установить. Я посмотрю дома и сразу ему позвоню.
Будет лучше, сказал Грендельмайер, если я приду еще раз, чтобы мои показания можно было точно запротоколировать, или, если мне так будет предпочтительней, он сей же час может сопроводить меня домой.