Несмотря на полночь, жизнь в гараже била ключом.
Оглашая ревом мотора, мужчина в большом родстере с опущенным верхом проехал по пандусам до третьего этажа. Здесь он пожелал доброй ночи дежурному и, спустившись по лестнице, вышел на улицу. Одетый в униформу шофер ввел через подъездные ворота темно-синий лимузин, на дверце которого был виден герб Французской республики; поскольку это была машина посольства, она проехала вверх только на один этаж. Вслед за ним в гараж влетел черный седан ничем не примечательной наружности. Эта машина ехала по пандусам, пока не забралась на самый верхний этаж. Водитель седана не искал свободного места в рядах машин, он продолжал движение по центральному проезду, ведущему к передней части здания, пока не уперся в стену. Затем он вышел, захлопнул дверцу и шагнул навстречу приближавшемуся дежурному по этажу.
— Единение, — тихо произнес водитель седана.
Дежурный кивнул и ответил:
— Единение.
После этого водитель поспешил к машине, открыл заднюю дверцу и сказал:
— Все в порядке.
Из седана вышли еще четверо. Двое из них носили фетровые шляпы с опущенными полями, еще двое были в кепках; у всех были подняты воротники пальто. Один из них шел по центральному проезду на несколько шагов впереди, указывая дорогу. Затем, повернув вправо, он протиснулся между двумя автомобилями и продолжил движение сквозь лабиринт машин. Остальные шагали следом. Наконец путь им преградила стена. Шедший впереди поднес к ней руку и в тусклом свете фонаря стал ощупывать ее поверхность. Наконец ему удалось найти кнопку звонка.
Прямо перед ним приоткрылась дверь, и в просвете показалось лицо. Тот, кто возглавлял пришедших, произнес:
— Единение.
Дверь распахнулась еще шире, и мужчины вошли.
Здесь было около тридцати человек. Все были молоды, некоторые казались совсем мальчишками. На крючках вдоль одной из стен висели головные уборы и пальто собравшихся; воротнички серых рубашек были расстегнуты. Несколько человек сидели за столом, расположенном в центре помещения, остальные стояли то тут, то там. разбившись на группы по несколько человек. Комната освещалась лампой без абажура, свисавшей с потолка на длинном шнуре. Своим мрачным, темно-коричневым цветом стены комнаты были обязаны толстым звукоизолирующим панелям из пробки; для того чтобы свет не просачивался сквозь щели наружу, края двери были обтянуты резиновой лентой.
Пятерка вошедших была встречена прозвучавшим вразнобой коллективным приветствием: «Единение!» — и каждый из находившихся в комнате встал навытяжку.
Тот, кто привел группу, мужчина плотного сложения, со светло-каштановыми волосами и плотно сжатым кривым ртом, в один прием быстро оглядел собравшихся. Один из тех, что сидели за столом, поспешил к нему, а затем повернулся к собравшимся.
— Люди! — закричал он. — Тот, кого мы ждали, пришел!
По комнате пробежал негромкий шепот, но плотный мужчина проигнорировал его. Отбросив стоявший на дороге стул, быстрыми шагами он подошел к столу и постучал костяшками пальцев по телефонному аппарату.
— Для чего это здесь, — потребовал он ответа, — для украшения?
— Почему для украшения, — возразил некто стоявший поблизости, — на прошлой неделе он был подключен.
— Уж не хотите ли вы сказать, что он подключен к телефонной сети?
— Несомненно! — Отвечавший произнес это с некоторой долей обиды.
— Несомненно что? Несомненно, что это ловушка?
Да, так оно и есть. Завтра же избавьтесь от него. Или нет. Не завтра. Оставьте телефон здесь, но не пользуйтесь им. А будет звонить — не поднимайте трубку.
Однако оппонент мужчины плотного сложения не хотел уступать.
— Я не вижу, чем он может… — начал было он.
— Зато я вижу. Да и вам не мешало бы. Но давайте спросим у людей! — И с этими словами мужчина плотного сложения повернулся к собравшимся. — Единение! — сказал он. — Соратники, давайте объясним нашему товарищу. Я считаю, что телефон — вещь глупая и опасная. Те, кто согласен со мной, поднимите руки.
Руки большинства собравшихся взметнулись к потолку. Мужчина плотного сложения не стал ждать колеблющихся.
— А теперь пусть проголосуют те, кто не согласен со мной! — крикнул он.
Таковых не оказалось. Мужчина повернулся к провинившемуся.
— Начиная с этой минуты, — сказал он, — вы разжалованы в рядовые. А позже мы подыщем вам замену на данном посту. Согласны?
Тот не колебался. Он поднял правую руку, прижал ее к сердцу и произнес отчетливо и ясно:
— Единение!
— Это хорошо, — прокомментировал мужчина плотного сложения. — Одетые в серые рубашки бойцы не боятся опасностей, они приветствуют их и сами выходят им навстречу. Однако нельзя допускать, чтобы наших товарищей убивала преступная глупость. — Сказав это, он вновь обратился к собравшимся в комнате: — Соратники! Подходите, пожалуйста, поближе.
Все, кто был в комнате, решительно двинулись к лидеру, не сводя с него глаз. То ли убедительность его слов, то ли электризующая живость интонаций наполняла воздух какой-то возбуждающей энергией. Распрямив плечи, собравшиеся стояли плотной группой и внимательно глядели на мужчину, который в это время поднимался на стул.
Не повышая голоса, он начал выступление:
— Люди, меня зовут Линкольн Ли. Кое-кто из вас уже встречался со мной в Детройте или Мемфисе, однако большинство видит меня в первый раз. Это мой первый визит в Вашингтон, но он может оказаться не последним.
В какой-то, не такой уж далекий день я приду в город, чтобы остаться, точно так же как, придя в Рим, Муссолини остался в Риме, а Гитлер — в Берлине. Нет, я не буду использовать их идеи или их методы; ведь это же — Соединенные Штаты Америки, и не кто иной, как сами американцы будут определять судьбу своей страны, не кто иной, как сами американцы будут намечать путь своей страны, и не кто иной, как сами американцы пойдут вместе с нами к намеченной цели. Верно я говорю, люди?
Реакция собравшихся была мгновенной, они с энтузиазмом выкрикнули, как выдохнули, одно слово: «Единение!»
— Да. Единение. Единение по крови и по тем идеалам, которые нужны Америке, которые она обязана иметь, и пусть всех остальных постигнут кара и презрение. Хотя вы знаете, кого я имею в виду, могу вновь назвать их.
Это — грязные плаксивые евреи, коварные и лживые почитатели папы римского, анархисты, а также мерзкие коммунисты — наши враги вам хорошо известны. Но мы не являемся врагами тех добрых американцев, которые пока что не разделяют наши взгляды и не признают нашей руководящей роли. Мы только хотим убедить их, что нам принадлежит руководящая роль, что я — вождь нации, которого они ждут, и тогда миллионы американцев вступят в наши ряды. Сейчас меня презирают, за мной охотятся. Это наполняет меня гордостью, поскольку это первая ступенька той лестницы, по которой я поднимусь к своей будущей славе, к вашей славе и к величию Америки. Соратники, начнете ли вы вместе со мной восхождение по этой лестнице?
— Единение!
— А в настоящее время у Америки появились другие враги, которые тоже должны быть уничтожены. Это япошки, которых и людьми-то назвать нельзя; это англичане, которым нужна наша земля и которые в конце концов узнают, с кем они имеют дело, когда мы перевернем вверх дном их полные грязи острова; это жабоглотатели-французы, которые в прошлую войну брали у нас деньги, а теперь не хотят с нами расплачиваться, — жалкие попрошайки. Все они — враги Америки и должны быть уничтожены. Сейчас у нас в Белом доме оказался безвольный человек, бесхребетный слабак, в жилах которого вместо крови течет вода. Однако и при таком президенте Америка должна громить своих врагов, и если наш президент захочет остаться на нейтральной полосе, пули в него полетят с обеих сторон. Но нас это не остановит.