- Я думаю о тебе, - сказал он.
- Что же ты думаешь обо мне?
Он нагнулся, поднял с земли ярко-желтый кленовый лист, зачем-то подул на него. Лист расправился и зашуршал.
- Я тебя не ревную, - сказал он, вертя лист за тоненький черенок в пальцах и старательно разглядывая его.
- Значит, я могу делать все, что захочу?
- А разве ты когда-нибудь поступала иначе?
Алена вырвала у него лист, хотела скомкать, но пожалела: подбросила вверх - и разлапистый, почти прозрачный лист спланировал на землю.
- Тима, не притворяйся, тебе ведь больно? - Алена даже привстала, чтоб заглянуть ему в глаза. - Я вижу, как ты похудел, одни глаза остались. Да и глаза-то грустные-грустные…
- Выдумщица ты, - улыбнулся он. - Фантазерка.
- Выходит, тебе наплевать, что я встречаюсь с ним? - Высокий голос ее прозвучал слишком громко, и проходивший вдоль чугунной ограды пожилой мужчина с пестрой лопоухой спаниелькой покосился на них. - Как было наплевать, что за мной Гарик волочится? - не обращая на прохожего внимания, продолжала Алена. - И тебе будет безразлично, если я еще с кем-нибудь буду встречаться? Ты все будешь такой же твердокаменный и невозмутимый? Даже если я выйду замуж за другого? Ты останешься моим другом? Будешь с моим мужем играть в домино и нянчить моих детей? Ты на это только и способен, да? Отвечай, Президент!
- Видишь ли, - спокойно сказал он, - я почему-то не чувствую себя виноватым перед тобой…
- Ты никогда не бываешь виноватым, - ядовито заметила она. - Ты всегда прав, как и подобает настоящему президенту.
- Тебе еще не надоело? - устало спросил он.
- Приставать к тебе?
- Называть меня президентом.
- Напрасно обижаешься: родись ты несколькими веками раньше, обязательно стал бы великим полководцем… Таким же, как Александр Македонский или как Александр Невский.
- Больше ты не знаешь полководцев по имени Александр? - спросил он:
- Знаю, - выпалила она. - Александр Сорока!
- Не остроумно, - усмехнулся он.
Она смотрела на него яростными глазами, щеки порозовели от гнева. Она чувствовала себя виноватой, ей хотелось объяснить Сороке, что с ней происходит, почему она встречается с Борисом, но Сорока не спрашивал и вообще делал вид, что все в порядке. Неужели он на самом деле такой твердокаменный?.. Откуда ей было знать, что Сорока прилагал неимоверные усилия, чтобы быть спокойным, невозмутимым? С того самого вечера, когда он увидел, как Алена садилась в машину Бориса, он не находил себе места. Вот уже две недели Сорока боролся сам с собой - вернее, с ревностью, которая будто огнем опалила его. Ведь он когда-то, еще весной, растолковывал Гарику, что-де ревность - низкое, животное чувство… Как же так случилось, что его тоже не минула чаша сия? Он долго не мог заснуть, из головы не шли Алена и Борис… И ночью во сне Сорока ревновал Алену, мучился из-за нее, страдал… А вот сейчас она требует, чтобы он признался ей в этом. Нет, такого она не дождется от него!
Наверное, для того, чтобы успокоиться, Алена достала из сумки коробочку для подкраски ресниц, губную помаду. Летом в Островитине она, кажется, лишь один раз воспользовалась косметикой, а вот в Ленинграде стала краситься… «Чтобы понравиться Борису…» - зашевелилась в голове недостойная мыслишка, и он ее тут же с негодованием отогнал прочь.
- Довел меня до слез, - обиженно проговорила Алена, проводя бледно-розовой помадой по своим и так ярким губам.
- Я? - изумился Сорока.
- Да, тебя, пожалуй, не в чем упрекнуть, - сказала она и с любопытством посмотрела ему в глаза. - А это плохо, Тима. Ты - как та самая стена, от которой отскакивает горох. Скажи: ты хоть раз с кем-нибудь серьезно поругался?
- Я только этим и занимаюсь, - рассмеялся он.
- Ты умеешь ругаться? - округлила она глаза.
- Еще как!
- Тима, милый, поругайся, пожалуйста, со мной, а? - ласково затеребила она его руку. - Обзови меня как-нибудь, можешь даже тихонько стукнуть… Правда, ты тихонько не умеешь! Почему ты не спросишь про Бориса?
- Я и так все знаю, - сказал он.
- Что ты знаешь? - снова вспыхнула она. - Неужели я такая примитивная, что можно предугадать мои чувства, поступки?
- Именно потому, что ты не примитивная. Я знаю, что ты не совершишь глупости.
- Ты меня переоцениваешь!
- Я верю тебе, - сказал он.
- А если я все-таки совершу какую-нибудь глупость?
- Значит, это будет не глупость.
- Я встречаюсь с этим человеком потому, что хочу его понять… - начала она рассказывать, но, увидев как изменилось его лицо, поспешно сказала: - Не перебивай меня! Да, я хочу понять его, чтобы лучше узнать тебя, Сорока. Ты и он - полюса… Он сказал, что ты устроил на работе какую-то заварушку и он вынужден был уйти… Что ты мстишь ему из-за меня… Он считает, что отбил меня у тебя…
- А ты как считаешь?
- Я считаю, что вы оба дураки, - рассмеялась она. - Раньше мне было интересно с ним, а теперь…
- Что теперь? - вырвалось у Сороки.
- А теперь он мне неинтересен, - вздохнула она. - И я ему это сказала, но он не поверил…
- Я рад, что ты его раскусила… вернее, поняла, - с усмешкой поправился он.
- Его - да, а тебя - нет, - печально сказала она. - И боюсь, никогда не пойму.
- Поймешь, - сказал Сорока. - Если захочешь…
- И все-таки плохо, что ты меня не ревнуешь…
- Ревную, будь я проклят! - признался он. - И еще как ревную!
- Правда? - совсем близко придвинулась к нему Алена и заглянула в глаза. - Ты из-за меня… похудел? Тебе было плохо? Ты мучился? Да? Ну говори же!..
- Пойдем в кино, - взглянул он на часы. - Пять минут до начала.
- Опоздаем на журнал?
- Мы можем вообще не пойти, - ответил он.
- Я не верю, что ты можешь ревновать, мучиться, разозлиться и поругаться со мной, - со вздохом произнесла она, поднимаясь со скамьи. - Я ведь нарочно на тебя накричала - и сама не знаю почему.
- Я так и подумал, - скрывая улыбку, ответил он. Так он ей и поверил!
- Тебе не кажется, что у меня характер портится?
- Он никогда у тебя и не был золотым…
Алена остановилась - она уже вышла из сквера - и уставилась на него:
- Почему же ты все это терпишь? Зачем я тебе такая?
- Ты другой и быть не можешь.
- Я иногда сама себя ненавижу…
- Я люблю тебя, - сказал он. Пожалуй, впервые так естественно и непроизвольно произнес он эти три извечных магических слова, которых никакие другие слова не могут заменить.
- Тима, повтори? - совсем тихо и без намека на насмешку попросила Алена.
- На журнал мы уже опоздали, - сказал он, глядя на высокую унылую стену с одним-единственным окошком.
- Он теперь не дает мне проходу, - торопливо говорила Алена, взяв его под руку. - Часами ждет у института, а если я выхожу не одна, он идет сзади до самого дома… Иногда приезжает на машине. У него теперь свободного времени много… Я один раз была с ним за городом в ресторане «Олень». Он там швырял деньги направо и налево - по-видимому, хотел поразить меня, показать, какой он денежный и щедрый. Вокруг него вертелись официанты, несколько раз подходила даже администраторша, все его знают, выставляют на стол лучшее… Боренька, Боренька… А мне стало противно. Когда он пошел к музыкантам заказывать для меня что-то сногсшибательное, я встала и ушла. Он раздетый под дождем побежал за мной…
- Я ведь не священник, можешь не исповедоваться мне, - не выдержал он. Больно ему было все это слушать.
Алена замолчала - они уже вошли в крошечное фойе, где у входа в зал ждали конца журнала еще несколько опоздавших. Зажегся свет, и они заняли свои места. Не успел начаться фильм, как через три ряда от них кто-то довольно громко наглым голосом произнес:
- Вовка-а, доставай горючее… Душа требует!
В зале послышались возмущенные голоса - мол, уймитесь, молодые люди, вы ведь не в кабаке…
Однако молодые люди и не подумали униматься: обмениваясь пошлыми репликами, они с бульканьем глотали какую-то жидкость прямо из бутылки, отпускали плоские шуточки. Сидящий впереди пожилой человек обернулся и громко сказал: