- Я письмо написал Председателю Совета Министров РСФСР, - сказал Сорока.
- Он тебя, конечно, послушается… - рассмеялся Гарик. - Президент Каменного острова шлет послание Председателю Совмина!.. Что же ты предложил?
- Здесь откроется летний пионерлагерь, - ответил Сорока. - Будут приезжать отдыхать ребята из Москвы и Ленинграда.
- Это тебе сообщил Председатель Совета Министров?
- Я верю, что так будет, - сказал Сорока.
- Жаль, что ты не настоящий президент, - улыбнулся Гарик.
Они поднялись по выщербленным ступенькам в дом. Из трещин выглядывали зеленые хохолки травы. Штукатурка со стен осыпалась, обнажая кое-где желтую щепу, под ногами похрустывали сухие комки глины. В комнатах лепные потолки, высокие изразцовые печи. В облицованной плиткой умывальной сиротливо торчали из стен медные с прозеленью водопроводные краны. На втором этаже поселились голуби. Они косили на незваных гостей круглыми горошинами глаз и недовольно бубнили.
В одной из комнат Сорока остановился и, опершись спиной о косяк двери, отсутствующим взглядом уставился в окно. На лице столь несвойственная ему мягкая, грустная улыбка.
- Здесь стояла моя железная койка с лопнувшей пружиной, - кивнул он в угол комнаты. - А здесь спал Коля Гаврилов, - показал он место у изразцовой печи. - Ночью он зубами скрипел.
- Наш детдом был куда беднее, - вспомнил прошлое и Гарик. - Мы жили не в графском дворце, а в двухэтажном деревянном доме, построенном сразу после войны. Когда шел дождь, крыша гудела, а железные карнизы бренчали, как балалайки…
- А мы зимой, лежа на койках, слушали вьюгу… - Сорока кивнул на печку. - Это не печь, а настоящий орган! Как задует ветер с севера, так и заиграет на разные голоса. Прелюдию Баха… Нет, правда, это совсем не то, что обычно завывает в дымоходе обыкновенной печи, - здесь настоящий оркестр… Слушаешь эту музыку - и забываешь, где ты… Какие-то незнакомые странные картины возникают перед глазами… Средневековые замки, рыцарские турниры, звон мечей, топот коней…
- Ты романтик, - удивленно посмотрел на него Гарик.
- Давай сходим как-нибудь в филармонию, - без всякого перехода предложил Сорока.
- Уволь, братец! - отмахнулся Гарик. - Я на музыкальные фильмы и то не хожу, а ты - в филармонию!
- А в пивную?
- Это другое дело, - заулыбался Гарик, не почувствовав подвоха. Такая филармония по мне…
- Теперь понятно, почему ты так легко отказался от Алены, - глядя на него, сказал Сорока.
- Почему же?
- Как бы тебе объяснить… Алена - это поэзия, музыка, а тебя, дружище, тянет в пивную…
- Алена - филармония, Нина - пивная? - Гарик наимурился и отвернулся. - Так я тебя понял?
- Очень уж ты меня примитивно понял, - поморщился Сорока. - Я Нину вовсе не имел в виду.
Только что, вспоминая о своей детдомовской жизни, они, как никогда, почувствовали себя близкими, родственными душами, и вот сейчас это ощущение общности исчезло. Сорока и сам бы не смог себе объяснить, почему он задел больное место приятеля. Неужели ему и в самом деле обидно, что его друг так легко изменил Алене?.. Стоило появиться Нине - и он забыл про девушку, которую, как он утверждал, любил два года. Что-то тут было не так, не сходились концы с концами. И это Сороку тревожило. Хотя, казалось бы, ему надо было радоваться: Гарик сам открыл ему дорогу к Алене. Так сказать, снял вето, наложенное мужской дружбой. Но он не радовался, а мучительно размышлял: что же все-таки произошло? Здесь, на Островитинском озере, буквально а течение нескольких дней одна за другой рвались старые прочные привязанности, возникали новые - и тоже с треском рвались…
С того самого дня, когда Сорока, рискуя собой, остановил на глухом проселке машину и почти силой вытащил из нее Алену, они почти не разговаривали. Девушка замкнулась в себе и явно его избегала, а навязываться Сорока не хотел. Ну, что с Аленой происходило, можно еще понять, но Гарик и Нина его удивляли! Они были неразлучны и смотрели друг на друга влюбленными глазами. И это уже была не игра. Если вначале Гарик, может быть, и пытался вызвать у Алены ревность, то теперь все это было позади. Для него существовала только Нина, и больше никто. Он по-прежнему выказывал дружеское внимание Алене, но это было совсем другое внимание, точно так же он мог относиться к любой девушке. Кстати, Алена была только благодарна ему за это. У них даже установились новые ровные товарищеские отношения. Больше они не подковыривали друг друга, не задирались. Да и Гарик стал вести себя смелее с ней, спокойнее. Он больше не терялся в разговоре, не злился. Былое напряжение, которое делало его в присутствии Алены неловким и подчас неумным, исчезло. Гарик стал таким, каким он был всегда: жизнерадостным, веселым.