- А как она?
Я сделал вид, что не понял, о чем речь.
- Ну, это... реагирует? - пояснил Гарик.
- Нормально, - сказал я.
- Есть такой, кто ей больше всех нравится?
- Есть, - сказал я. - Айвенго.
- Вот как... - удивился Гарик.
- Рыцарь один, - сказал я. - Ты его не знаешь.
- Знаю, - засмеялся он. - Отличный парень...
Надо будет и мне прочитать этот роман. А то неудобно, все читали, а я знаю только одно название. Гарик выбрал травянистую лужайку и легко сделал стойку. Потом кульбит.
- Могу и сальто крутнуть, - сказал он. - Ты не удержишь...
- Удержу, - сказал я, сцепляя руки. Но Гарик не стал сальто делать. Он сжал кулак и согнул руку в локте. Я пощупал: ничего мускулы. Крепкие.
- Если врежу - с копыт долой! - сказал Гарик.
- Кому? - спросил я.
- У тебя враги есть?
Я стал припоминать своих врагов. Димка Лунин, он мне на перемене бутербродом в щеку залепил. Я его брюхатым индюком обозвал. Потом я ему по уху дал. С неделю он был моим лютым врагом. А на первомайской демонстрации мы помирились. Вдвоем несли транспарант. "Да здравствует мир и дружба!" Смешно лютым врагам нести такой плакат! Мы и не заметили, как помирились... Больше я не мог припомнить врагов. Какие и были, так я с ними сам справлялся.
- Нет у меня врагов, - сказал я.
- Будут - только скажи мне...
- Ладно, - пообещал я. От такого приятеля глупо отказываться. Врежет с копыт долой... А кто знает, сегодня нет врагов, а завтра появятся.
Мы повернули обратно. Гарик докурил сигарету и бросил под ноги. Я на всякий случай затоптал. Неподалеку от нашего дома - столб с дощечкой: "Берегите лес от пожара!" А пониже еще одна надпись в стихах: "Не поднимай на лес руку, он послужит тебе, сыну и внуку". Хорошая надпись, проникновенная. И без восклицательного знака. Надписи с восклицательными знаками я не люблю. Не надписи, а сердитые окрики.
С пригорка я показал Гарику остров.
- Ночью на этом острове...
- Русалки пляшут твист при луне? - засмеялся Гарик.
У меня пропало желание рассказывать. Гарик, заметив, что я нахмурился, сказал:
- Налажу рыболовные снасти - всех здешних чертей переловлю.
- Ты стихи сочиняешь? - спросил я.
- Хотел Алене почитать...
- Шпарь мне, - сказал я.
Глава восьмая
С вечера я приготовил удочки. Две нашел на чердаке, три вырезал в лесу. Отец помог сделать снасть. Когда-то он любил рыбачить. Я очень хотел, чтобы отец со мной отправился, но он вот уже второй день чертил схему какого-то станка.
Я хотел встать пораньше, но из этого ничего не вышло. Проспал. Будильника у нас не было. Зато на стене висели старинные часы в буром деревянном футляре. На нем был домик для кукушки, чтобы она выскакивала, когда часы бьют. Но часы не бьют, и кукушка давно умерла. Ее и не видно в домике. Уже много-много лет часы показывали один и тот же час. Пятнадцать минут четвертого. Мы с отцом хотели починить их, но Аленка отговорила. "Эти часы, - сказала она, - память о наших предках. Пусть они молча стоят в углу, и не надо их тревожить".
На рыбалку мы отправились с Аленкой. Ей очень хотелось поймать большую рыбу. Она о ней только и говорила. Все уши прожужжала. Солнце взошло, в лесу насвистывали птицы. Стрекозы летали над самой водой. Среди зеленых блинов белели лилии. Где-то у острова, набегая на берег, негромко всплескивала вода. Осока шевелилась, скрипела. Кто-то возился в ней, шлепал то ли хвостом, то ли плавником. Я никогда не был утром на озере. Эта прозрачная тишина, воздух, пахнущий смолистой хвоей, спокойное, нежаркое солнце и журчащая за бортом вода вызвали у меня чувство беспричинной радости. Я подумал, как хорошо, что есть такое озеро, лес, наш старый дом. И как жалко, что раньше я ничего этого не видел. Мне даже как-то обидно стало. И еще я подумал, что, вернувшись в город, обо всем этом расскажу ребятам. Я стал искать слова, которыми передам эту утреннюю красоту лесного озера, и не нашел таких слов. Наверное, об этом не расскажешь, это нужно увидеть. Все это было незнакомым для меня и новым. Я вдруг вспомнил, что в книжках всегда пропускал описание природы. Дурак я дурак, оказывается, самое интересное не читал.
Я перегнулся через борт и увидел под водой дремучий зеленый лес в уменьшенном виде. Холмы, низины и пологие горы прятались под водой. Встречались и желтые проплешины озерных пустынь. Водоросли, напоминающие елочные лапы, шевелились, как ветки деревьев на ветру. Меж ними проносились быстрые тени. Приглядевшись, я увидел рыб. Маленьких и больших. Маленькие стайками сновали в просвете озерных зарослей. Большие держались или в одиночку, или по три-четыре штуки. Они быстро уходили в тень, которую оставляла наша лодка.
- Я видела рыбину, - услышал я голос Аленки. - Большую-большую... Она стояла на месте, а потом - как торпеда...
Аленка сидела посередине лодки, подняв вверх весла. Она не отрываясь смотрела на островок из водорослей и кувшинок. Судя по всему, большая рыбина ушла туда.
- Ты бы ее веслом, - сказал я.
- У нее спина темная, а на боку пятна...
- Щука, - сказал я.
- Красивая...
Я взглянул на холм, где стояла голубая палатка. От росы она потемнела. Из палатки вышел Гарик. Он был в белых трусах и красной майке. Даже издали видно, что лицо у него заспанное, волосы торчком. Он потянулся, зевнул и стал приседать, выбрасывая руки в стороны: нас он не видел.
- Крикнуть? - спросил я Аленку.
- Рыбу распугаешь, - сказала она.
Аленка перешла на корму, я сел на весла. Хватит природой любоваться. Наши удочки свисали с лодки, касаясь концами воды. Греб я плохо. Весла почему-то криво опускались в воду, и брызги летели на Аленку.
- Ты нарочно? - спросила она.
- Оставалась бы на берегу, - сказал я ехидно. - Вместе бы зарядку делали...
Аленка промолчала.
Мы выбрали место неподалеку от плавучих водорослей и опустили камень, упрятанный в хозяйственную сетку, к которой была привязана длинная веревка. Этот якорь придумал отец. Я уже предвкушал, как первый заброшу снасть, и тут выяснилось, что Аленка забыла на берегу консервную банку с червями. Меня такое зло разобрало, что готов был Аленку с лодки спустить. Или веслом огреть.
- Плыви, разиня этакая, за червями, - сказал я.
- У меня есть печенье, - сказала Аленка, засовывая руку в карман. Попробуем на печенье?
- Поменьше бы глаза на Гарика таращила, - сказал я. Вытащил сетку с камнем, и мы поплыли к берегу.
Снова брызги летели на Аленку, но она молчала. У палатки дымился костер. Лариса Ивановна жарила на алюминиевой сковородке яичницу. Вячеслава Семеновича и Гарика не видно. Захватив банку, мы вернулись на прежнее место. Это место я облюбовал. Здесь вчера вечером рыбак из деревни ловил рыбу.
Время шло, а мы все еще копошились. Никак не могли наживку нацепить на крючок. Аленка держала червя далеко от себя и, наморщив нос, надевала на крючок. Червяк извивался, не хотел надеваться. Кое-как я нанизал своего червя и первым взмахнул удочкой. Аленка вскрикнула: крючок с червяком запутался в ее волосах.
- Забери эту гадость! - крикнула она. Пришлось через всю лодку шагать к ней и вытаскивать из волос червя с крючком. Крючок вытащил, а полчервя так и осталось в Аленкиных волосах.
- Ты все-таки старайся в воду попадать, - сказала Аленка. - Боюсь, что в моей голове ты не поймаешь ни одной рыбки... А раз уж пришел сюда, надень, пожалуйста, мне червяка.
Я надел ей червя и уселся на свое место. Взмахнула удочкой Аленка - я зажмурился. И не напрасно. Возле уха тоненько свистнуло, затем больно царапнуло по щеке. Когда я открыл глаза, Аленка как ни в чем не бывало сидела на корме и глядела на поплавок.
- Не клюет? - спросил я.
- Раздымывает...
- Она будет долго думать, - сказал я, доставая из-за уха Аленкиного червяка. - Кстати, запомни: в моем ухе рыба тоже не водится.
С горем пополам мы забросили удочки. У меня поплавок был красный, а Аленкин - зеленый. Они неподалеку дружно покачивались на легкой ряби. У меня уже ногу защипало - отсидел, а поплавки все так же покачивались. Солнце припекало. Я стащил безрукавку, Аленка сняла платье и осталась в купальнике. Раз рыба не берет, будем загорать.