Гарик замолчал.
— Приехали в Москву, — сказала Алёнка, — а дальше?
— Больше я не убегал.
— А тот инженер? — спросил я.
— Очень хороший человек, — сказал Гарик.
Залаял Дед. Я по голосу определил, что пришёл кто-то чужой. Пришёл Федя Губин. Он стоял на опрокинутой лодке и уговаривал Деда. Но Дед если невзлюбит кого, то надолго. Он смотрел Феде в лицо и злобно лаял. У Губина почти не видно синяков, лишь нижняя губа вздулась и ещё больше отвисла.
— Чего он на меня взъелся? — спросил Федя.
Я прикрикнул на Деда, но он ещё немного поворчал и отошёл.
Алёнка и Гарик тоже вышли из сарая.
— Тебе вчера не попало? — спросил я.
— Этот Карп дурной какой-то… Свищу два зуба выбил. Из лодки вытолкнул. Тот с километр до берега плыл. А потом Карп ко мне прицепился… Правильно говорит, что Президент мою лодку отобрал. Нечего недозволенным делом заниматься… Президент зазря ни к кому не пристаёт. А то взяли моду — браконьерничать! Разошёлся — не остановить. Ко мне полез. Остальные тоже как с цепи сорвались… Вижу, дело пахнет керосином — их трое, а я один, — как шарахну с лодки…
— Хорошо, что ещё веслом не огрели, — сказал я.
— А зря, — заметила Алёнка.
— Неужто так и не отдаст мою лодку?
— Надоел ты со своей лодкой, — сказал Гарик.
— Лучше моей лодки в деревне нету…
— Плакала твоя лодка, — сказал я.
— Чего ночевать не пришёл? — спросил Федя.
— Я заберу свой матрас и плед, — помолчав, сказал Гарик.
— Чего так?
— Храпишь ты, — сказал Гарик.
Федя почесал свой толстый нос:
— Разбудил бы…
— Я в тебя резиновый сапог бросил, ты даже не проснулся.
— То-то, я гляжу, на полу валяется, — сказал Федя.
Губастый, в клетчатой кепке, стоял он перед нами и шмыгал носом. После драки весь Федин гонор слетел. И дрался Гриб, надо сказать, не очень здорово. Всё норовил схватиться с Президентом, когда на того другие наседали.
— Я ему порох отдам — вернёт лодку?
Я пообещал Феде при случае поговорить с Президентом. Гриб и Гарик отправились в деревню. Пешком, вдоль берега. Я предложил Гарику взять велосипед или лодку, но он отказался. Не успели они скрыться за кустами, как подошла моторка.
— Я за вашим отцом, — сказал Коля.
— А Сорока где? — спросили Алёнка.
— Ему доктор скобки накладывает.
— Мог бы и убить, — сказал я.
— Сорока его не видел, а то бы дал…
— Федя хочет порох отдать, если лодку вернёте. Говорит, больше не будет…
— Горбатого могила исправит, — сказал Коля.
— Скобки накладывать — это больно? — спросила Алёнка.
— Вытерпит, — ответил Коля.
Из дома вышел отец. Волосы его были смочены водой. На щеке — красная полоса. Отлежал на жёсткой подушке. Днём отец не любил спать, а уж если, случалось, засыпал, то вставал сердитый и недовольный.
— Вы сделали, что я сказал? — спросил он.
— Без вас не стали подключать, — ответил Коля.
— Почему не разбудили? — набросился на нас отец. — Сколько раз говорил: увидите, засыпаю — толкайте!
— Мы не видели, — сказал я.
— Наверное, часа два провалялся?
— Час, — ответил я.
— Безобразие, — сказал отец.
Он забрался в лодку, и они уплыли.
— Могли бы и нас взять, — сказала Алёнка. Я об этом тоже подумал и даже обиделся на отца. Я ещё ни разу не был на территории школы-интерната.
— Что мы, токарных станков не видели? — сказал я.
Глава двадцать девятая
Я лежал на сене и щурился. Солнечные зайчики лезли в глаза. Под самой крышей паук свил паутину. В ней висели три сухих кокона. Паука не видно. Прячется в щели. Но стоит какой-нибудь дурёхе мухе попасться, как он тут как тут. Налетит на муху, обмотает паутиной, а потом кровь выпьет.
Гарик встал чуть свет. Поплыл щук ловить. Он в любую погоду рыбачит. И редко возвращается пустой. А вот леща ещё ни разу не поймал. Тех пять штук я не считаю. Это сетью. Леща интересно поймать на удочку. Вот Алёнке повезло: двух штук взяла, хотя я уверен, что тут дело нечисто. Сорока помог… Что-то не видно его. Голова зажила, уже и скобки сняли. Будет у него ещё один шрам. Трудно быть Президентом.