Затолкав лодку в прибрежный кустарник, мы вслед за Федей припустили в лес. А рокот мотора все громче за нашей спиной.
Глава шестнадцатая
Тяжело дыша, мы уселись под сосной и в просвет между деревьями стали смотреть на озеро. Кусты у берега были густые, разросшиеся, и мы надеялись, что лодку не найдут. Моторка выскочила к мысу. Широкий пенистый след волочился за ней. На носу с биноклем в руках стоял Сорока. Он смотрел в нашу сторону. Нас он, конечно, не видел. Кроме него, на лодке были еще человек пять. Среди них я узнал Колю Гаврилова, Леху и Темного. Мотор заглох, и лодка, сбавив ход, обогнула мыс и закачалась на том самом месте, где мы бросили бомбу. Даже отсюда было видно, как белеет на поверхности рыба. Сорока перевесился с лодки и ухватил за хвост одну порядочную рыбину.
— Нашу щуку сграбастал, — негромко сказал Гриб.
— Черт с ней, со щукой, — пробурчал Гарик. — Лодку бы не увел.
— Найдет — пиши пропало! — сказал Федя. — Не отдаст.
— В другой раз глушить не будешь, — сказал Гарик.
Коля и Леха разделись и прыгнули в воду. Они стали подбирать оглушенную рыбу и кидать в лодку. Сорока поднес бинокль к глазам. Мы еще ниже пригнулись. Президент что-то сказал, и мотор снова зарокотал. Лодка медленно пошла вдоль берега. Головы мальчишек были повернуты в сторону кустов: лодку ищут!
— Засек, гад, — сказал Гриб. Лицо его стало злым, губа поджалась.
Моторка остановилась напротив того места, куда мы спрятали Федькину плоскодонку. Темный и еще один незнакомый выпрыгнули из лодки и по плечи в воде полезли в камыши. Скоро оттуда показался просмоленный нос Федькиной посудины.
— Я подговорю наших ребят — мы с ним рассчитаемся, — сказал Федя.
Мальчишки привязали лодку к цепи, и моторка, развернувшись, понеслась к острову.
Федя вскочил и помахал вслед кулаком.
— Попомнишь, Президент, Федьку Губина! — крикнул он.
Сорока не слышал, что ему кричал Гриб. Он стоял к нам спиной. Мне было смешно смотреть на Федю, подпрыгивающего, как кузнечик. Но тут я вспомнил, что в лодке остались мои удочки, рубаха и штаны, и мне сразу стало не до смеху.
— Куда он лодку погнал? — спросил я.
— Мало ли кто тут рыбу глушил, — сказал Федя. — Мы ничего не знаем. Заховали лодку, а сами пошли в лес…
— А рыба, что в лодке осталась? — спросил Гарик.
— Там наши удочки и одежда, — сказал я.
— Ключи от машины! — Гарик вскочил на ноги. — Остались в штанах… Потеряются — Славка меня… Что же делать?
— Не знаю, — сказал я.
Поглядев на наши расстроенные лица, Гриб немного успокоился. Ему стало легче, что не он один пострадал, а все.
— Бросить бы эту бомбу на остров, — сказал Федя.
— При чем тут бомба? — со злостью сказал Гарик.
— Сходи к ихнему директору, — посоветовал Гриб. — Он скажет — сразу отдадут. Не забудь и про лодку.
— И про штаны, — сказал я.
— Ты знаешь директора, — сказал Гарик, — вот и сходи.
— Мне не отдадут, — убежденно ответил Федя.
— В какую сторону идти? — помолчав, спросил Гарик. Настроение у него совсем испортилось. Федя почесал голову.
— Пешью далековато. Кругом придется.
— Чего мы стоим?
— Спешить некуда, — сказал Федя. — Дай бог, ежели к вечеру домой приползем…
— К вечеру? — в один голос воскликнули мы.
— Озеро-то громадное, попробуй обойти его. Это километров тридцать.
— Не надо было лодку прятать, — сказал Гарик.
— Их пять человек…
— Справились бы, — сказал Гарик. — Я бы один взял троих.
— Языком-то болтать можно… — проворчал Федя.
— А напрямик есть дорога? — спросил Гарик.
— Через лес ближе, — ответил Гриб.
— Айда прямиком, — сказал Гарик.
— Есть места, где без топора не продерешься, — ответил Федя. — И на медведя можно, естественно, напороться. Тут мишки ого-го какие водятся. В прошлом году я на одного наскочил. Он в малиннике сидел, а я тоже за ягодами сунулся. Как встал на задние лапы — думал, мама родная, концы отдам! Ничего, пронесло. Повернулся топтыгин — да боком в лес. Не тронул, леший. А бывает, начнет, паразит, играть. Обхватит лапами и давай бороться, до смерти может заломать. А то еще лизать любит… Обнимет и лижет своим рашпилем, пока от тебя мокрое место не останется…
— По дороге пойдем, — сказал Гарик. — Кругом.
— Я из самого Ленинграда шел пешком, и ничего, — сказал я.
— Я могу и напрямик, а как вы голышом?
Гриб был в штанах и даже рубаху успел надеть. А мы с Гариком остались в одних мокрых трусах. Все наше добро уплыло на лодке. Придется голышом шагать.
— А этот Президент, — спросил Гарик, — кто он такой?
— Из интерната, — ответил Феди. — Не нашенский. Без матки и батьки слонялся. Беспризорник. А потом сюда привезли. Два раза убегал, но прижился на нашу голову. После директора самый тут главный. Над интернатскими верховодит. И наших, островитинских, кое-кого переманил. У них там на острове дом, сами построили. Ну и все лето живут в нем. Другие по домам разъезжаются, а у Президента нет дома, вот тут и околачивается со своими дружками. Они его слушаются, как бога. Поглядеть — одна умора, что они творят! За три версты бревна куда-то таскают. Тяжеленные! А что на острове делают — никто не знает. Мы пытали у своих — как воды в рот набрали. Может, ракету какую изобретают?.. Нашим мужикам насолил. Двоим ножом сети порезал и всю рыбу выпустил. Осенью дело было. Не поленился, паразит, нырнул в холодную воду и порезал сеть… Ну, мужики и осерчали. Хотели поймать да поучить маленько, а он ушел. Есть у них потайной ход, да разве найдешь? Охраняют, наверное…
Федя шагал впереди, мы за ним. Дорога узкая, по сторонам лес. Сосны, ели, в низинах ольха, березы и осины. В дорожную пыль зарылись сухие сосновые шишки. Я иногда наступал на них и чуть не вскрикивал от боли. Гарик тоже поднимал ноги как журавль и часто морщился. Эти шишки кололись, как гвозди. Деревья совсем заслонили солнце. В ветвях сияли голубоватые нити паутины. Из чащобы тянуло прохладой. Не прошли мы и с километр, как увидели глухарку. Она сидела на обочине; при нашем приближении смешно подпрыгнула и излетела на ближайшую сосну. Усевшись на сук, стала бесстрашно смотреть на нас красноватым глазом. Глухарка была рябая, хвост веером, шея длинная.
Федя подмял шишку и запустил в глухарку. Птица захлопала крыльями и улетела. А на землю медленно опустилось рябое перо.
— Полпуда потянет, — на глазок определил Федя. — Ружьишко бы сюда!
Потом дорогу перебежал заяц. Он был худой и длинноногий, желто-серого цвета. Одним махом перелетел через дорогу в десяти шагах от нас и скрылся в молодом ельнике.
— Теперь очередь за медведем, — сказал Гарик и даже не улыбнулся. Мне тоже улыбаться не хотелось. Лес все теснее прижимался к тропинке. Когда мы спускались в низину, веяло грибной сыростью и мраком. На буграх лес стоял солнечный, пахло хвоей и смолой. Иногда сквозь стволы виднелся бурелом. И всякий раз мне мерещилось, что это медвежья берлога. Поравняемся, а он и выйдет к нам навстречу. Федя говорит, что лизать будет… Врет, наверное. С какой стати медведь человека лизать будет? Будто человек сахарный.
— Рассказать, как здесь пять лет назад мужика нашли убитого? Шел он под вечер этой самой дорогой…
— Не надо, — попросил я.
— Пускай рассказывает, — сказал Гарик.
— Днем неинтересно, — ответил Федя, посмотрев на меня. — Как стемнеет, во всех подробностях расскажу…
До вечера еще далеко, а потом, может, и забудет Гриб. Не люблю я слушать истории про покойников. Мороз даже по коже дерет. А потом по ночам всякая ересь снится. Аленка один раз слышала, как я во сне кричал.
Километров через пять, когда мы сделали первый привал, я вместе с Федей и Гариком стал на чем свет стоит проклинать Сороку. Из-за него почти голые бредем через глухой лес, а до дома еще так далеко.
Глава семнадцатая