Андрей не стал смеяться надо мной. Он сказал, что такое могло быть. Под мраморной плитой живут жуки-могильщики. Это они шуршали.
Андрей — мой лучший друг. Он летом живет на даче, в Рощино. Это в шестидесяти километрах от Ленинграда. Я у него несколько раз был в гостях. У них там желтый дом. С верандой. В Рощино красиво. Но очень много дачников. Они загорают на лужайках у дома. К дачникам приезжают гости и прогуливаются по лесу. А вечерами в каждом доме гремит музыка: радиолы, телевизоры. Совсем как в городе. Неинтересно жить на даче. Андрей, когда узнал, что мы пешком собираемся идти к озеру, даже расстроился. Я предложил ему пойти с нами. Я знал, отец не будет против. Он хорошо относится к моим друзьям. Против была Андрюшина мать. Она даже слушать не захотела. «Ты маленький эгоист, — сказала она Андрею. — Живешь на даче, как в раю… А знаешь, что в деревне нет такого магазина, как у нас в Рощино? И потом, идти пешком триста с лишним километров — это безумие! Что, у нас в стране кризис с транспортом? Ты умрешь где-нибудь по дороге».
— А мы? — спросил я, обидевшись.
— У вас своя голова на плечах, — отрезала Андрюшина мать. Как он там сейчас на даче? Утром загорает на лужайке у крыльца и чай пьет на веранде. Днем гуляет с матерью и знакомыми, которые приезжают на дачу, по лесу, вечером опять пьет чай на веранде. И если очень хорошая погода, спит на веранде под ватным одеялом.
Рядом с ними живет известный детский писатель. У него собака. А еще дальше живет другой детский писатель. Тоже известный. У того нет собаки. Днем писатели стучат на машинках, пишут новые книги, а вечером собираются вместе и читают друг другу отрывки. И Андрей слушает. Он самый первый читатель, а это очень ценно для писателей. В этом смысле Андрею повезло. Ему не нужно дожидаться встречи с писателями в школе. Писатели под боком. К Андрею они относятся хорошо и часто его спрашивают, понравился ему рассказ или нет. Андрею все нравится, что читают писатели, и поэтому они его любят. А он их. Хорошие, говорит, люди, приятно с ними поболтать.
Написать Андрею письмо? Пусть узнает, как мы тут живем, каких лещей да щук ловим! Напишу ему про лосей, про кроликов, про великое сражение на озере, про Сороку и Гарика. Или не стоит? Прочитает Андрей письмо — расстроится. Разве на даче такая жизнь, как у нас? В общем, я решил подождать с письмом. Не любил я писать письма.
Я услышал шум мотора. Сначала подумал, что моторка подошла к берегу. Но шум нарастал, словно обвал. Даже паутина закачалась в углу. Я выскочил из сарая и увидел вертолет. Он пролетел над самой головой и замер над лесом, совсем близко от нашего дома. Летчики двигались в стеклянной кабине. Внизу отвалилась дверца, и на веревке закачался объемистый пакет. Вот он стал медленно опускаться, коснулся вершин сосен и затерялся среди ветвей. И лишь когда вертолет улетел, я сообразил в чем дело: пакет был спущен у большого муравейника. Там ребята строят избушку.
Не раздумывая, я бросился в лес. Раздвинув кусты, увидел Сороку и других ребят. Васька обрезал ножом шпагат. Развернули коричневую бумагу, и я увидел четыре плоских ящика. Темный топором отодрал крышку. В ящике лежал сероватый шифер. Все понятно: летчики подбросили ребятам шифер для крыши. Избушка почти готова. Дверь и рамы вставлены, лишь крыши нет. Теперь будет. К вечеру покроют. Я вернулся на берег. Мне стало немного грустно. Почему я должен из-за кустов наблюдать за мальчишками с Каменного острова? Я понимаю, что я для них чужой, дачник. Но все равно было обидно. Я бы помог им покрыть эту крышу…
Коля Гаврилов сказал, что членом республики стать не так-то просто. Нужно пройти много испытаний; кто не выдержит, того не принимают. Васька, которому я хотел помочь, проходил испытания. А то бревно он должен был один дотащить до большого муравейника. Без остановки. Таковы условия. И это еще не все. Есть испытания потруднее… На острове могут жить лишь сильные, выносливые и храбрые.
Васька Островитинский не выдержал только одно испытание: не достал камень со дна озера… Там глубина семь метров. Но его приняли, так как все остальное выполнил. Но камень остался за ним. Потренируется, потом все равно достанет.
— А ты достанешь? — спросил я.
— Спрашиваешь! — засмеялся Коля.
Я бы с такой глубины камень не достал. Воздуху бы не хватило.
— Для чего все это? — спросил я.
— Я могу озеро переплыть и всю ночь один на дереве просидеть.
Я бы не смог. Для чего это нужно, Коля так и не сказал. Каждое утро они тренируются на спортивной площадке. У них есть боксерские перчатки, стеганый мат, на котором они занимаются борьбой. Я бы никогда не поверил, что Коля сможет положить меня на обе лопатки. Я плотнее его и выше. Но он положил меня на лопатки три раза подряд. Он оказался увертливым и сильным. Вот почему Сорока взял его в свою команду, когда была драка. На острове остались еще восемь человек. Они тоже могли бы сесть в лодку, но Сорока взял шесть человек, столько же, сколько было на двух лодках Свища.
Конечно, Коля мне не все рассказал. Мне хотелось узнать, например, про летчиков. Про картонных человечков. И про многое другое, что происходило на острове. Но я для них чужой. И они не вправе доверять мне свои тайны… А что, если попробовать пройти все эти испытания? Ну, пусть сразу не пройду, потом… Я окинул взглядом озеро и вздохнул: вовек не переплыву. А этот камень на дне? Семь метров глубина! Я еще никогда на такую не опускался.
Я услышал скрип уключин: возвращался Гарик. «А он прошел бы испытания?» — подумал я. Гарик бы выдержал.
Он выкинул из лодки щуку. Килограмма на полтора. И окуня на полкило. Гарик загорел до черноты.
— Ты ныряешь на глубину семь метров? — спросил я.
Гарик удивленно посмотрел на меня. К его щеке прилипла круглая чешуйка. Щука хвостом по носу съездила, что ли?
— В Ялте я нырял на четырнадцать, — сказал он. — Это когда кефаль подстрелил…
— Озеро переплывешь?
Гарик снова посмотрел на меня.
— Зачем? — спросил он.
— Это верно, — сказал я.
Глава тридцатая
Опять отец целый день пропадает в интернате. Даже обедать не пришел. Гарик, я и Аленка ели уху, сваренную из щуки и окуней, пойманных Гариком. Отцовская тарелка стояла на столе. И ложка положена. А отца нет.
— Безобразие, — сказала Аленка, — он совсем отбился от дома…
— Я не буду с ним разговаривать, — сказал я.
— Второй день не обедает дома… Для кого я варю?
— Для нас, — сказал я.
Гарик ел уху и помалкивал. Уха получилась вкусная, наваристая. Костей в щуке мало, не то что в окуне и плотве.
— Хороша уха, — похвалил Гарик. Аленка расцвела от удовольствия и тут же предложила еще тарелку. Гарик был сыт, но, чтобы не обидеть Аленку, протянул тарелку.
В это время отворилась дверь и в комнату вошли отец и Сорока. Мы не слышали, как они причалили.
— Как раз к обеду, — сказал отец и повернулся к Сороке: — Садись к столу.
Президент не стал ломаться. Взял табуретку и сел рядом со мной. Аленка достала из буфета еще тарелку, налила ухи.
— Сколько километров до райцентра? — спросил отец.
— Около тридцати…
— Антена должна быть высотой метров пятнадцать, не меньше.
— Я знаю.
— Как вы ее установите на острове?
— Я вам покажу чертеж, — ответил Сорока.
— Помолчали бы за столом, — сказала Аленка.
Я заметил, что Сорока не ест. Оказывается, Аленка забыла ему ложку положить.
Гарик доел уху и, сказав Аленке «спасибо», поднялся из-за стола.
— А второе? — спросила Аленка.
— Я ведь две тарелки съел, — сказал Гарик. — Пощади.
Он забрал с подоконника спиннинговую катушку и вышел из комнаты.
Я видел, как он прошел мимо окон и уселся на пень. Катушка стала барахлить, вот Гарик и решил ее отремонтировать.
Сорока с невозмутимым видом хлебал деревянной ложкой уху. Когда он нагибает голову к тарелке, видна выбритая макушка и красноватый шрам. Крепко хватил его дубинкой Свищ! Такой удар и быка свалит.