— Моя! — радостно сказал он. — Плывет, голубушка!
На Фединой лодке сидел Сорока.
— Неужто не отдаст? — заглянул мне в лицо Федя.
— Отдаст, — сказал я.
Лодка пристала к берегу. Гарик лег на песок. Чувствовалось, что он здорово устал. Аленка вытащила нос лодки на берег, удочки положила на траву.
Федя подскочил к Сороке.
— Чтоб мне вовек рыбы не видать, коли еще брошу бомбу…
— Старая песня… — сказал Сорока.
— Принес тебе порох и шнур… Забирай, не надо мне. Я заметил, что мешочка с порохом уже нет. Сорока взял с камня боеприпасы.
— Все? — спросил он, взвешивая коробку в руке.
— До последней порошинки!
Федя похлопал себя по карманам.
— А что там? — спросил Сорока.
Федя вытащил из-за пазухи мешочек с порохом.
— И как это я забыл… — сказал он, протягивая мешочек.
Сорока развязал его, высыпал на ладонь несколько порошинок и сдунул. Затем снова завязал мешочек, положил в карман.
— Забирай свою лодку, — сказал он. — Еще раз попадешься — пеняй на себя.
— Ну их к лешему, бомбы, — забормотал Федя.
Сорока отвернулся от него, и Федя резво побежал к своей лодке. Дед с лаем бросился за ним.
— Приструни, — обернулся ко мне Федя.
Сорока посмотрел ему вслед и сказал:
— Батька его этой весной из-за кустов выпалил в меня. Он и лосиху уложил.
— Куда милиция смотрит, — сказал я.
— Попадется, — ответил Сорока.
Федя минут десять копошился у лодки. Ощупывал ее, заглядывал под сиденья. Потом подошел к Сороке.
— Чашка была, — сказал он. — Воду вычерпывать… Нету чашки.
— Какая еще чашка? — спросил Президент.
— Алюминиевая с отломанным краем…
— Отстань…
Федя потоптался и снова ушел к лодке. Немного погодя вернулся. На этот раз с веслом в руке.
— Треснуло, — сказал он, — вот тут…
— Ты еще здесь? — сказал Сорока.
Федя наконец отчалил. Отплыв подальше от берега, он сказал:
— А порох-то я тебе всучил подмоченный…
— Плыви, плыви, — ответил Сорока.
— Ну, как твоя башка, Президент, зажила?
— Зря я отдал ему лодку, — сказал Сорока.
— Я для тебя хороший дрын припас…
— Неохота раздеваться… — сказал Президент.
— А ты, Гришка, забудь про лещей. Не про тебя они. Тебе надо Оленку караулить.
— Скотина, — скачал Гарик, покраснев.
— Карауль не карауль Олену, а она…
— Эй, догоню! — заорал Сорока.
— …на другого заглядывается…
— Вот фрукт! — сказала Аленка.
— А собаке вашей бороду вырву! — не унимался Гриб.
— Сейчас до меня доберется, — сказал я. И не ошибся.
— А ты, кочерыжка, помалкивай… Продался Президенту за двух кролей?..
Сорока не выдержал и стал стягивать рубаху. Федя, заметив это, замолчал и заработал веслами. Скоро он скрылся за излучиной. До нас донеслась песня: «Есть на Волге утес, диким мохом оброс…» Скоро и песня заглохла.
Федя давно скрылся из глаз, но мы молчали. Какой-то неприятный осадок остался у всех. Попадись он нам сейчас в руки, каждый бы с удовольствием набил ему морду. Даже я, мирный человек. Я ведь не люблю драться, но Грибу бы врезал за милую душу.
Аленка вскочила с травы и побежала в дом. Она плиту затопила, — наверное, что-нибудь закипало. Гарик поднялся и, стряхнув с живота песок, оделся. Достал из кармана Аленкины часы и отдал Сороке.
— Ты нашел — ты и отдавай, — сказал он.
Сорока держал часы в руке и не знал, что делать. Взглянув на циферблат, он поднес их к уху. Лицо у него стало изумленным. Он уставился на Гарика.
— Разбирал?
— Невелика премудрость, — небрежно ответит тот.
Гарик сегодня полдня где-то пропадал. Я думал, за грибами ушел, а он часы ремонтировал. Я вспомнил, как он утром сначала расплющивал на гире тонкие гвозди, а затем обтачивал напильником. Отвертки мастерил. А потом ушел в лес, полдня ковырялся в часах. И вот они идут.
Когда Аленка вышла на крыльцо, Сорока отдал ей часы. Она взяла и удивленно посмотрела на Гарика. Аленка ничего не понимала. Признаться, я тоже. Разве не все равно, кто отдаст ей часы? Мудрят ребята…
— Они идут, — сказал Сорока.
Аленка поднесла часы к уху, улыбнулась:
— Тикают, — сказала она.
— Вернешься в Ленинград — отдай в мастерскую, — посоветовал Гарик. — Как следует смазать нужно.
— Отдам, — пообещала Аленка.
Мы помолчали. Глядя на остров, Сорока сказал:
— Рыжий Леха знатную уху сварганил… Хотите?
Глава тридцать пятая
Наконец-то мы приглашены на остров. Высокий камыш наглухо закрывал вход. Пропустив нас, он снова выпрямлялся. Направляя лодку к пещере, Сорока старался не поломать камыш. Иначе легко было бы узнать, где вход.
У колодца нас встретил Коля Гаврилов и еще двое мальчишек. Я их узнал — они участвовали в «морском бою». Один из них сшиб Гарика с лодки. Но Гарик не узнал его. Или сделал вид, что не узнал. Коля подмигнул и, показав большой палец, сказал:
— Во-о уха!
Мальчишек звали: одного Сашка, второго Миша. Они вместе с нами отправились в глубь острова.
— А где Сережа? — спросила Аленка.
— Я тут, — ответил я.
— Я про лося, — сказала Аленка. Вместо лося Сережи нас встретил на тропинке медвежонок Кеша. Он заметно вырос. Лапа у него зажила. Кеша поковылял за нами, но потом отстал.
Мы шли по знакомой тропинке. Сегодня кроликов не видно. Попросить у Сороки парочку маленьких крольчат? Нашим веселее будет. Каждый день мы рвали на лужайке молочай и клали у норы. Кролики высовывали из-под земли носы и, учуяв еду, тащили ее в нору. Они привыкли к новому месту и далеко от дома не убегали. Деда совсем не боялись. Прыгали у самых ног. Дед только носом поводил и хвостом махал. Ему кролики тоже нравились.
Напротив знакомого дома дымился костер. Котел с ухой был снят с рогулек и дожидался нас. На газете — нарезанный хлеб, зеленый лук, соль. Ребята лежали и сидели на лужайке. Увидев нас, они замолчали.
Аленка и Коля толковали про лосей. Гарик исподлобья смотрел на мальчишек: узнавал участников драки. В окно высунулась черная голова с наушниками. Я узнал Темного.
— Вызывает «Гроза», — сказал он. Сорока тотчас скрылся в доме.
Вернувшись, Сорока пригласил нас к котлу. Наверное, «Гроза» сообщила ему приятные вести, потому что он улыбался. Аленка первая взяла ложку и сунула в котел. Она долго дула на прозрачный бульон и наконец торжественно поднесла ложку ко рту. На нее никто не смотрел, но чувствовалось, ребята ждут, что она скажет. Леха Рыжий тоже ждал. Он здесь главный повар. По носу видно. На носу сажа и на щеке.
Аленка ничего не сказала, она снова засунула ложку в котел. И тогда вслед за ней потянулись к ухе и мы с Гариком, а за нами — остальные.
Уха была вкусная. Такой мы еще дома ни разу не ели. Потом Коля Гаврилов объяснил мне, что это настоящая рыбацкая уха. Тройная. Все ели молча. Иногда кто-либо из ребят сворачивал лук в комок и макал в соль. Я тоже попробовал. И уха с зеленым луком показалась мне еще вкуснее.
— Это вещь… — пробормотал Гарик, облизывая ложку.
— Кто варил? — спросила Аленка.
— Уху не варят, а заваривают, — ответил толстоносый Леха. Лицо у него стало довольным. Он понял, что уха понравилась.
— Я никогда такой вкусной ухи не ела, — сказала Аленка.
— И я, — сказал я.
— Научите такую варить?
— Заваривать, — поправил Леха. — Секретов тут нет — была бы рыба.
— Научишь?
— Можно, — ответил Леха, расцветая от гордости.
— Тащи молоко, — приказал Сорока.
Леха поднялся и принес из дома пузатый кувшин с молоком. За вторым он отправил Колю. Молоко пили из эмалированных кружек с разными рисунками. На моей кружке нарисованы два медведя. Один похож на Кешу. Молоко была холодное.
— Можно подумать, что у вас холодильник, — сказала Аленка.
— А как же… — ответил Коля и опрокинул кувшин. К нашему великому изумлению, из кувшина вывалилась…