— Ты опять пытался ходить? — ласково спросила Прасковья Яковлевна.
— Та ну да... Пробую силы.
— Пока что их маловато, — Прасковья Яковлевна присела перед мужем: — Ну что, еще полежишь тут?
— Нет, ведите меня на место.
В последние выходные к Борису Павловичу приезжала Светлана, внучка, — попрощаться. Он уже не вставал, но еще был в сознании. А 15 января 2001 года, после Светиного отъезда, впал в кому. Через сутки очнулся, пожаловался на боль в области шеи — пальчиком по ней провел.
— Болит... — сказал.
Любовь Борисовна сделала ему первый обезболивающий укол.
Он опять впал в беспамятство, и уже не чувствовал, как в последний раз его навещала и осматривала Светлана Александровна, врач; не наблюдал, как она изменилась в лице и вздрогнула, почти отпрянула, увидев его сильно исхудавшим...
И опять через сутки Борис Павлович очнулся.
— Мне в бреду видятся подводы, — показал в угол комнаты, — вон оттуда они едут в мою сторону и везут квашеную свеклу.
— Почему вдруг такое привиделось?
— Не знаю, но я прямо слышу запах и даже чувствую вкус той свеклы. Мне очень надоел этот бред, — пожаловался он Любови Борисовне.
— Да ты не бойся, я тебя из любого бреда вытащу. Вот посмотри, сколько у меня всего есть для этого, — Любовь Борисовна кивнула на прикроватный столик, где стояли наготове все препараты, что могли понадобиться для остановки кровотечения, если оно случится.
Врачи почему-то твердили ей, кто кровотечение обязательно возникнет. Может, оно и возникло, не зря же Борису Павловичу чудилась квашеная свекла, но не внешнее, а внутреннее?
И опять Борис Павлович пожаловался коротко:
— Болит.
— Сделать укол? — спросила Любовь Борисовна, и он в ответ только закрыл глаза и попытался кивнуть.
Любовь Борисовна сделала ему второй обезболивающий укол. Вскоре он уснул или впал в беспамятство...
В последнюю ночь, с 18-го на 19-е января, Прасковья Яковлевна с вечера поспала, а затем сменила Любовь Борисовну у постели Бориса Яковлевича, чего ни разу до этого не делала. Любовь Борисовна просто не допускала маму к больному, потому что та начинала плакать и беспокоить его. Но теперь он был в коме... Теперь можно было. Прасковья Яковлевна просидела возле мужа до пяти часов утра, а затем ушла управляться возле коровы.
Любовь Борисовна спала в соседней комнате так, что в открытую дверь видела отца. Она слышала, как мама прошла мимо нее, и понимала, что наступает утро, но продолжала спать. И вдруг проснулась от какого-то изменения. Это Борис Павлович перестал дышать. Она подошла к нему, взяла за руку. Рука была как восковая — мягкая и теплая, но неживая. Что-то изменилось в ней, какая-то легкость из нее ушла...
Стараясь не шуметь, Любовь Борисовна вышла на веранду, выключила отопление, как показывал ей Борис Павлович, и посмотрела в окна. Маму увидела на хозяйственном дворе. Любовь Борисовна высунулась в открытую форточку и позвала ее.
— Что случилось? — спросила Прасковья Яковлевна, выпрямляясь. Видно было, что она ничего плохого не ждет, ни о чем не подозревает.
— Папы не стало, — вынуждена была на расстоянии сообщить Любовь Борисовна.
Это была пятница, Крещение, раннее утро — половина седьмого. Вместе они пошли в спаленку Прасковьи Яковлевны, к телефону, позвонили Алексею Яковлевичу, мужу Любови Борисовны и Александре Борисовне, всех застали дома и всем сообщили печальную новость.
Похороны состоялись 20-го января при прекрасной теплой погоде, так что поминки справили во дворе.
Грустя из-за подступающей старости, Борис Павлович частенько говорил жене:
— Как хорошо нам вдвоем, Паша. Только ведь разлука все равно наступит... Разлука навек.
В такие минуты сжималось сердечко Прасковьи Яковлевны от боли и страха перед днями грядущими, от желания разбиться на осколки, но не допустить разлуки с мужем! Она вспоминала своих родителей, расстрелянных в один день. Евлампия Пантелеевна так и мечтала, чтобы умереть в один день с мужем. Правда, — думала Прасковья Яковлевна, — за осуществление той мечты мои родители заплатили слишком высокой ценой: ранней смертью, да к тому же лютой, насильственной. Жестокосердный бог отнял у них старость и послал страшные душевные пытки перед кончиной, особенно Якову Алексеевичу. Кроткие Евлампия Пантелеевна и Яков Алексеевич никому не мешали, никому не встали поперек дороги, никому не сделали зла. За что же господь так с ними обошелся?