— Повезло дураку. Вошел в первую избу, а там здравствуйте, пожалуйста. Жалко пирожника.
— А чего его жалеть-то?
— Как чего? — приподняв над столом, уже пустую бутылку, Суков махнул кабатчику рукой, а затем протяжно вздохнул. — Каждый бы на его месте тому офицеришке нож в грудь воткнул бы. Они знаешь, какие наглые? Моя тетка Домна у Государыни прачкой служит, и я во дворце царском не раз бывал. Видел их там. Этот Фролка Петров у них заводилой был, а еще с ним Мишка Бутурлин, Матюха Маврин, Васька Ильин, Гаврюха Апраксин, такие дела безобразные творили, что не приведи Господи. Девок наберут целую лодку и гонят на острова и девки-то всё больше не наши. Видные такие, и можно даже сказать пышные. Понял, как? Вот.
— А мне вот Анютка, дочка пирожника по душе пришлась, — неожиданно для себя выдал другу свою самую сокровенную тайну Еремей. — Хороша девка, не встречал такой прежде.
— Ничего девка, но тощевата, — кивнул подьячий, приподняв на уровень груди кружку. — Мне больше девки в теле нравятся, а эта тощевата. Не жалую я таких, чего с них взять? Мне, понимаешь, тела побольше хочется.
— Ничего не тощевата, — приняв приглашение выпить, отозвался кат. — Для девки в самый раз.
— Так то для девки.
— А она кто ж, по-твоему?
— А вот я и не знаю. Только знаю, что путная-то девушка с гвардейским офицером ни в жизнь не связалась бы. Вот так вот. А к этой Фролка Петров через плетень не раз уже лазал. Это и пирожник подтвердил. И-и-х, была у меня зазноба одна, не чета твоей Анютке, а с офицером связалась и всё.
— Чего всё?
— Всё. А мне вот Ерема, по правде тебе сказать такие бабы, как твоя Марфа по душе. Точно скажу тебе, как первому товарищу, что по душе, как увижу её, так и захожусь весь. Веришь, нет ли, а меня в дрожь от Марфы твоей бросает.
Чернышев вдруг засопел, как закипающий самовар, дернулся со своего места, смахнул со стола блюдо с капустой, потом ухватил собутыльника за волосы и сильно ударил носом о стол.
— Я тебе сейчас пес вонючий покажу «захожусь» — заорал громовым басом кат и, намереваясь продолжить побои вскочил с лавки. — Да я тебе за Марфу голову сейчас оторву! Она же мне жена законная, в церкви венчанная! Ишь ты, заходится он! Да я тебя…
Чернышев схватил приятеля левой рукой за отворот кафтана, правой размахнулся, целясь подьячему в окровавленный уже нос. Несдобровать бы ещё раз Сениному носу, но тут нежданно-негаданно сунулся промеж драчунов пьяненький мужичонка в серой заячьей шапке с разорванным верхом.
— И чего вы разодрались господа хорошие? — заулыбался он в сторону Еремея редкозубым ртом. — Из-за баб что ли, разодрались? Все они одинаковые бабы-то. Все. Не стоит из-за них на кулачки идти. От них только грех один. От нашего же ребра, не ждать нам добра. Все они одинаковые от нищей девицы до грозной царицы. Будь она царица, а всё равно под нас ложится. Уймитесь мужики. Уймитесь.
— Ты чего это сейчас про матушку Государыню нашу сейчас собачий сын молвил? — вдруг совершенно протрезвевшим голосом, утирая рукавом кровь с носа, строго спросил миротворца Суков. — Слово и дело! А ну пойдем с нами собачий сын! Бери его Еремей Матвеевич. Мы тебе сейчас покажем, как на царицу хулу возводить. Ишь ты, ложится?
Чернышев быстро схватил мужика за ворот драной шубейки и поволок из кабака. До застенка бедолагу доставили резво, хотя Сеню на улице пуще прежнего развезло. Он мотался сзади Чернышева, часто хватаясь руками то за него, то за плененного в кабаке мужика. У самых ворот застенка Еремей сунул хулителя царской особы в руки хмельного подьячего, вынул из укромного места ключ и проворно отомкнул огромный замок.
Очутившись в застенке, миролюбивый мужик и оглянуться не успел, как его по всем правилам науки заплечных дел мастеров, вздернули на дыбу.
— И кто ж ты будешь мил человек? — шатаясь из стороны в сторону, попытался приступить к допросу Суков. — К-кто будешь? Отвечай, когда тебя судья царский спрашивает! Ж-живо!
— Вы бы пожалели меня господа, шутейно ведь сказал, — простонал вместо положенного представления незадачливый бедолага. — У меня вот пятиалтынный есть, может лучше, в кабак пойдем. Пропьем его. Снимите меня, господа хорошие. Шутейно ведь я, без мысли, какой.
— Я тебе покажу шутейно, — подьячий показал пленнику кулак, и вдруг споткнувшись обо что-то, свалился под дыбу.
Еремей Матвеевич сразу же бросился помогать своему незадачливому товарищу и тоже упал рядом. Когда служители тайной канцелярии вновь крепко встали на ноги, висевший на дыбе мужик повторил свою просьбу и вновь заговорил про пятиалтынный.
— А чего Ерема, — со второго раза заинтересовался предложением подьячий, — может и вправду, в кабак пойдем? А? Раз у него пятиалтынный есть. Чего-то мне с ним возиться расхотелось. А ты, правда, шутейно сказал?
— Шутейно, шутейно, — заверещал мужик. — Да разве бы я такое не шутейно мог сказать. Неужто я не понимаю?
— Тогда в кабак надо идти, — погрозил кому-то на потолке Сеня. — Пойдем Ерема, раз нас человек от доброго сердца приглашает. Я думаю, что нельзя ему сейчас отказать. Обидим крепко.
— Пойдем, а то и вправду у нас с ним как-то не по-людски получается, — согласился с предложением Чернышев и освободил мужика от дыбы. — Пойдем лучше в кабак, раз такое дело.
В кабак они с подьячим пришли вдвоем и без пятиалтынного. Хитрым оказался мужик. Хитрым и проворным. Хорошо, что кабатчик человеком душевным был да с пониманием великим и про долги со служителей Тайной канцелярии спрашивать стеснялся. Еще одну бутыль кат с подьячим одолеть сумели, а вот на следующую сил у них уже не осталось.
Как оказался у порога своей избы, Еремей Матвеевич не помнил, но дверь открыл со он строгостью и зло отшвырнул от себя Марфу, сразу же попытавшуюся снять с мужа грязные сапоги.
— Уйди изменщица, — зарычал Чернышев и хотел при этом ударить кулаком по столу, но после замаха куда-то провалился.
Проснулся Еремей, когда солнце уже вовсю погнало капель с блестящих сосулек. Чернышев глянул хмурым взором на жену, выпил кружку холодного кваса и побежал к застенку. Слава Богу, что здесь никого, кроме Сени ещё не было.
Подьячий сидел на своем месте и при мерцающем свете свечи смотрел на вбежавшего ката глазами недавно побитой собаки.
— И как мы вчера умудрились на пятак так погулять? — вместо приветствия с тяжелым вздохом молвил Суков. — Вот погуляли, так погуляли. Сказать кому, не поверят. Верно ведь Еремей Матвеевич?
— И не говори, — кивнул Еремей, просовывая лучину под сухие поленья в горне. — Вот разошлись. Вот грех-то, так грех. Ты уж прости меня Семен, ежели чего не так. Прости.
— Да, ладно, чего уж там, — потягиваясь за столом, махнул рукой подьячий. — Ты меня тоже прости за слова глупые. Нам ведь с тобой ссориться друг с другом никак нельзя. Мы же товарищи с тобой. Только жаль, что мы мужика того упустили. Вот сволочь: сам ушел и пятиалтынного не оставил. Как думаешь, Еремей Матвеевич, нам бы по паре рублей за него из казны выписали бы?
— А чего так мало — по паре?
— Так не Государя же он хулил, а царицу всего. Дело, хотя и важное, но не особо. А потом, даже и по рублику тоже неплохо было бы. Всё лучше, чем ничего. А все-таки здорово мы с тобой вчера гульнули Еремей Матвеевич, по настоящему, по-русски, как положено.
Чернышев улыбнулся через великую силу, кивнул головой, хотел сказать что-то, но тут отворилась дверь, и в застенок ввалился солдат Трондин. Он широко оскалили свои крепкие зубы, и зычно поздоровался.
— Доброго вам денька, господа хорошие, — скинул у порога треуголку солдат. — Гостей к вам на прянички привел. Заходи бабы, не стесняйся. Здесь все свои. Заходи, заходи, когда ещё в такое заведение попадете? Осмотритесь пока.
Веселый Трондин посторонился и из-за спины его, напарник вытолкнул к центру застенка двух испуганных женщин.
— Говорят, видение им какое-то намедни было. Чего-то там про царевича в небе узрели. Андрей Иванович сам подробности узнавать придет. Не терпится бабам рассказать генералу, всё что видели. Правда, бабы? Ой, как не терпится, прямо мочи у них нет. Принимай Еремей Матвеевич работу! Засучивай рукава!