Малышев ничего не понимал, но он много умных книг прочитал до того, как попал в колонию. И точно знал — что-то случилось вне зоны его внимания. И скорее всего не в его пользу. А значит, этот жест «доброй воли» со стороны начальника зоны означал повышенную опасность. Но противиться было глупо, и, когда Ильин появился в бетонной каморке, он покорно забросил руки за спину и пошел вперед.
В лазарете было чисто, стояли кровати с одеялами и даже с простынями. Пожилая дородная женщина-врач осмотрела его, измерила давление, одобрительно кивнула:
— У вас ослаблен организм, но пока все нормально, продолжим наблюдения. Если понадобится помощь — окажем ее.
— Не понял. Я сидел в карцере и ни на что не жаловался. Почему меня перевели в «больничку»?
— Это спросите у начальника, я же рекомендую вам отдых, чтобы восстановить силы.
— Да с чего вы взяли, что я их потерял?
— Больной, отправляйтесь в палату.
Закинув руки за спину, Малышев шагал по коридору, твердо решив для себя, что никакие таблетки он пить не будет. Все это казалось очень уж странным. Со здоровьем проблем не испытывал, чувствовал себя нормально, да и врач ничего не обнаружила, но все равно отправила в палату. Более того, сам начальник колонии вдруг озаботился состоянием его здоровья! Он, видите ли, просто Василий Иванович! А что будет дальше?
В палате на пять коек занята была только одна, и лежал на ней не кто иной, как Диван с распухшей мордой. Конвоир проводил его до койки и ушел.
— Малыф… — пробормотал Диван, едва шевеля синими, распухшими губами. — Извини меня, я не хотел, чтобы…
— Да ладно, Диван, все нормально, — сказал Малышев. — Классно тебя отделали. Бадя?
— Падла он… ни френа не поняв…
— Нормально, Диван, я не в обиде.
— А что у тебя? Почки отморозил? Это бывает запросто, только попади в карцер…
— Внутреннее недомогание, — сказал Малышев.
— Это как, Малыф?
— Ну так, недомогаю, и все дела.
— Понял… Свушай, квасс, что мы вместе.
Малышев снял синюю робу, лег под одеяло, блаженно зажмурился, вытянув ноги. Он первый раз оказался в лазарете и плохо понимал законы поведения тут. Но если ему следует восстанавливать здоровье, то лучше всего это делать лежа под одеялом на чистой простынке. После карцера — эта просто роскошь. Позанимался физическими упражнениями, успокоил дыхалку — и можешь полежать, вытянуть ноги. А потом — забраться под одеяло и помечтать… Классно!
Да только все ж это неспроста было организовано хитрыми начальниками! Чем платить придется?
— Малыф, Бадя просто козел! — пожаловался Диван. — Фто фделал, падла! Муфиков подбил, там фелая кодва набвавась. А я фто? Я фга тебя.
— Классно ты базаришь, Диван, — усмехнулся Малышев. — Лады, вернемся в барак, скажу, чтобы Бадя тебя не трогал.
— На френ мне Бадя! Дергать отсюда нужно. Из «больнички» — самое то, — тихо сказал Диван.
Как бы ни было трудно в колонии, особенно в первые дни, у Малышева даже мысли о побеге не возникало. Но сегодня он задумался об этом.
Глава 18
Багрянов упрямо провожал Светлану до метро, надеялся, что рано или поздно она согласится пойти с ним в престижный ночной клуб, а там посмотрит, подумает и станет более сговорчивой. Отец сказал — относись ко всему с юмором, женщинам это нравится. Не следует тупо соблазнять и тупо обижаться, когда тебя посылают. Иронизируй над всем процессом и больше всего — над самим собой.
Как это — иронизировать над самим собой, он не совсем понимал, но пытался.
— Знаешь, Свет, когда отец злится на мать, она ему говорит: «Тебе надо поправиться, дорогой, посмотри на Степана, он толстый и спокойный», — сказал он, размашисто шагая рядом со Светланой.
— Очень смешно! — ответила Светлана.
Щелк-щелк — каблучки ее полусапожек по мокрому асфальту. Шмяк-шмяк — его башмаки рядом. Уже давно стемнело, сегодня лекции у их группы начались поздно, во второй половине дня, и закончились поздно, в семь вечера. Дождя не было, но сырой ветер был противнее дождя и мороза, вместе взятых.
— Светка, а хочешь, я познакомлю тебя со своими предками? Отец у меня юморной мужик, сама увидишь.
— С чего бы это, Степа?
— Ну, просто так. Вернее, не совсем просто, а… Ну познакомлю, а что тут такого?
— Я не хочу.
— Уже вечер, мы можем поехать в классный клуб, там тихо, спокойно, меня все знают. Известные певцы выступают, — гнул свою линию Багрянов.
— Мое увлечение современной эстрадой закончилось после распада «Наутилуса» и заката «Агаты». Да и не могу я сегодня, с подругой встречаюсь.