…словно покинутая жизнью, ждет Италия, кто же сможет исцелить ее раны, положить конец разграблению Ломбардии, поборам в Неаполе и Тоскане, излечить давно загноившиеся язвы. Посмотрите, как молит она Бога о ниспослании того, кто бы спас ее от этих жестокостей и дерзости варваров. Посмотрите, далее, как она вся готова стать под чье-нибудь знамя, лишь бы нашелся человек, который его поднимет.
Не видно, на кого бы Италия в настоящую минуту могла больше надеяться, чем на ваш знаменитый дом; он… мог бы взять на себя долю освобождения. Это будет не так трудно, если вы вспомните деяния и жизнь тех, кто был назван уже раньше… Здесь праведное, великое дело: «Война… праведна для тех, для кого неизбежна, и оружие благочестиво в руках у тех, у кого уже ни на что не осталось надежды» (это цитата из Ливия, IX, 1. —А.Б.)…
Не могу выразить, с какой любовью встретили бы его (нового Государя-освободителя. — А.Б.) во всех областях, пострадавших от нашествий чужеземцев, с какой жаждой мести, с какой несокрушимой верой, с каким благоговением, с какими слезами! Какие ворота закрылись бы перед ним, какой народ отказал бы ему в повиновении, как могла бы зависть стать ему поперек дороги, какой Итальянец не пошел бы за ним? Каждому из нас нестерпимо тошно от этого варварского господства. Пусть же ваш прославленный дом возьмет на себя этот долг с той силой души и надежды, с которой берутся за правое дело, дабы отечество прославилось под сенью его знамени и исполнились под его водительством слова Петрарки:
После такого чтения уже невозможно не понять, ради чего и с какой целью Макиавелли написал эту книгу. И точно так же обретают ясный смысл слова его соотечественника Томмазо Кампанеллы, такого же бунтаря духа и такого же борца за единство и свободу Италии, так же гонимого и мучимого властями (и того, и другого арестовывали, обвиняли в заговорах, пытали, заточали, грозили казнью, ссылали; с той лишь разницей, что Макиавелли свой срок пол-жизни и до самой смерти мотал в ссылке, а Кампанелла — 27 лет в тюрьме), становится вполне ясно, почему Кампанелла, мечтавший о городе Солнца, сказал:
Макиавелли превозносил добро и обличал зло… его необходимо почитать как ученого, совершенно понимающего вопросы политики.
Уж нам-то русским особенно; в нашей истории, в очень схожих условиях и даже почти в одно и то же время то, к чему Макиавелли со всей страстью призывал Медичи, называлось: собирать Русь.
ТАК ЧТО вина Макиавелли очень проста; он облёк всем очевидную истину в слишком ясную и честную словесную форму.[10] И таким образом подставился, потому что обойтись по-«пуритански», «безлично», «беззаветно» с такой фразой ещё проще — и намного — чем с человеком. Всего-то надо оставить для публики от макиавеллиевых чеканных формулировок несколько нужных слов, из которых потом и получится искомое обвинение: «цель оправдывает средства», а из самого человека — сведённый к одной-двум чертам облик, искажённый и уподобленный животному. Проделать всё это так не сложно; особенно когда обладаешь монополией на право всё остальное отправить в Ад. В надежде на то, что отныне и во веки веков ни один праведный обыватель уже не сможет больше взять да и проделать эдакую-то глупость — свериться с оригиналом.
Причём, отправить в Ад — это не шутка и не сарказм. Это — каламбур, довольно печальный, но не просто русский, а франко-русский. Потому что во французском языке слово l'Enfer имеет два значения. Первое и главное — «Ад». А второе вот это:
На галерее, что опоясывает главный читальный зал библиотеки, сохранился архитектурный памятник, напоминающий о проводившейся ранее политике защиты католической морали: отгороженное металлической решёткой помещение за такой же зарешёченной дверью; здесь раньше находилось то, что тогдашние слушатели классического отделения семинарии называли: l'Enfer. А официально это место именовалось — «помещение Индекса». Здесь хранились издания, которые Священная конгрегация Индекса заносила в свой список (Индекс) запрещённых книг. Помещение это всегда было заперто, и доступ в него имели только священник-хранитель библиотеки, её сотрудники и те из священников, кто получал специальное на то разрешение. Ключи от хранилища имелись только у настоятеля семинарии и у священника-хранителя библиотеки… Чтобы получить возможность прочесть занесённую в Индекс книгу, нужно было заручиться письменным разрешением своего епископа и постоянно иметь эту бумагу при себе. Если вас заставали за чтением занесённой в Индекс книги, вам надлежало немедленно сдать её вашему священнику; в противном случае вы подлежали отлучению от Церкви… Практика занесения книг в Индекс просуществовала очень долго. Впервые она была введена со всей жёсткостью в 325 году на Никейском соборе: тогда запрету подверглась книга Ария «Талия». (Замечание по этому поводу см. чуть дальше. — А. Б.) С тех пор она оставалась в силе вплоть до II Ватиканского собора, состоявшегося в 1965 году, на котором Церковь постановила, что католики теперь уже достаточно зрелы и могут сами без посторонней помощи остеречься неподобающего чтения… Сегодня в Семинарии в библиотечной картотеке на карточках книг, занесённых в Индекс, фигурирует подчёркнутая запись красными чернилами LIVRES À L’INDEX. Кроме того, такая же запись фигурирует и на титульном и заглавном листах внутри книги, чтобы читатель непременно знал, что, читая эту книгу, он обрекает свою душу на погибель. Книги эти теперь находятся в общем фонде… А архитектурный памятник мы сохранили, чтобы как следует напоминать молодёжи о существовавшей ранее в Квебеке и во всём мире практике…
10
Точная цитата из текста «Рассуждений…»: Всегда, когда приходится обсуждать вопрос, от которого единственно зависит спасение государства, не следует останавливаться ни перед каким соображением справедливости или несправедливости, человечности или жестокости, славы или позора, но, отбросив всякие соображения, решиться на то, что спасает и поддерживает свободу.
(так дубль в книге)