— В гробу бы я хотел видеть этого приспособленца и демагога с его приветами!
— А ты не злись, Игорь. Ковалев ведь еще ангел по сравнению с другими деятелями, которые выползли на берег перестройки из застойного болота. Сам знаешь, немало их, к сожалению, среди нас. И не только в масштабе области или района. Небезызвестный тебе Михаил Андреевич Суслов превосходно чувствовал себя и в годы культа, и в период волюнтаризма, и в недавние времена застоя. Причем курировал не какую-то отрасль народного хозяйства, а возглавлял идеологическую работу нашей партии! Идеологию! — поднял вверх палец Борис. — Не исключаю, что Михаил Андреевич и сегодня бы держал в своих руках бразды правления, если бы не умер...
— Ты говорил, что много жалоб поступает в прокуратуру на кооперативы. В чем они заключаются, эти жалобы? — перевел я разговор на другую тему.
Гурин покосился на меня, насмешливо спросил:
— Уходишь от острых вопросов?
— Эти вопросы всю жизнь меня по рукам и ногам вязали.
— Не надо было заниматься перестройкой и гласностью, когда ими в те времена еще и не пахло. Вот и били тебя. И довольно чувствительно били!.. — Борис опять закурил и через минуту уже прежним усталым голосом сказал: — Что же касается интересующих тебя жалоб, то они в основном на сверхвысокие цены. Неделю назад пришло письмо за десятком подписей жителей улицы Горького. Там открылось кооперативное кафе, а через дорогу работает столовая общепита. Из этой столовой и поступали в кафе готовые мясные блюда и продавались там втридорога, а в столовой — только супы, овощные салаты и редко когда — котлеты. Проверкой занимались работники ОБХСС и народного контроля. Факты подтвердились. Возбуждено уголовное дело, перед исполкомом поставлен вопрос о закрытии кафе. И таких жалоб много. На местах кооперативную систему пустили на самотек...
Гурин затянулся несколько раз подряд и выбросил сигарету, зябко поежился — становилось прохладно. Помолчав, задумчиво добавил:
— Меня еще одна проблема настораживает и тревожит. Когда был в Соколове, заглянул к председателю колхоза «Искра» Бричковскому, да ты его знаешь. Дельный мужик, с хозяйской хваткой. Ввел на откормочном комплексе несколько семейных подрядов. Познакомил меня с Николайчиками: муж, жена и дочь-школьница взялись откармливать полсотни свиней. Работают по 16-18 часов в сутки. Успехи налицо: суточный привес свиней в три-четыре раза выше, чем в колхозе. Соответственно и получают за свой труд. Об этой семье телевидение сняло фильм, вчера посмотрел его. Ведущий, захлебываясь от восторга, говорил, что семья Николайчиков чуть ли не переворот совершила в животноводстве. А чему тут радоваться? Надолго ли хватит у этих людей энтузиазма, если они и впредь будут работать на износ? Они же за работой света божьего не видят! Где уж тут почитать книгу, сходить в кино, присмотреть за детьми — у них, кроме дочери, еще трое ребятишек, за которыми глаз и глаз нужен! Я уже не говорю о грубейших нарушениях норм трудового законодательства... — Борис запахнул на груди плащ и встал, начал прохаживаться взад-вперед мимо скамейки, с раздражением заметил: — Любим мы шарахаться в крайности! И нередко срываемся, недоуменно разводим руками: почему не получилось? Сколько уж было разных кампаний! В начале — ажиотаж с шумом и гамом, а в конце — пшик. Потому боюсь, как бы и сегодняшние добрые начинания не превратились в трескучую кампанейщину. Хороший, рачительный хозяин сперва тщательно подготовит почву, все до мелочей выверит, а потом уже начинает засевать ее... Проблем у нас сегодня под самую завязку. И решать их с наскока, волюнтаристски — преступно. Для этого нужны время и силы...
Возле арки остановился милицейский «уазик». Мы с Гуриным подошли к нему. Из машины с трудом выбрался пожилой, с сединой на висках мужчина и с потерянным видом застыл у дверцы.
— Александр Григорьевич? — уточнил я.
— Да, Кормилов Александр Григорьевич, — осевшим голосом ответил мужчина и достал из кармана плаща платок, принялся вытирать покрасневшие глаза с припухшими мешками под ними.
— Вам, Александр Григорьевич, рассказали, что случилось?
— Да, я уже в курсе.
— От вас требуется одно: уговорить сына сдаться, чтобы он не натворил чего-либо похуже уже совершенного им.