Выбрать главу

Ивановский упорно отрицал свою причастность к убийству.

Я переговорил с сотрудниками, выезжавшими на место происшествия, с родственниками и сослуживцами убитого и отправился в прокуратуру.

В кабинете прокурора как раз шел допрос Ивановского. Это был невзрачный, щуплый парень в нейлоновой меховой куртке. Он сидел у прокурорского стола, опустив голову. Тут же находились помощник прокурора и следователь. Клименков кивнул мне, жестом пригласил садиться и повернулся к Ивановскому:

— Значит, ты продолжаешь утверждать, что к убийству не имеешь никакого отношения?

— Я же сказал: не убивал, — тихо ответил парень, все так же не поднимая головы.

— Ну-ка повтори еще раз свой рассказ, — Клименков выразительно посмотрел на меня, видимо, давая понять, что делает это для меня.

Ивановский поднял голову, обвел нас глазами, облизнул губы и тихо начал рассказывать:

— Часа в два ночи я возвращался домой. Девушку провожал. Подхожу к кинотеатру, вижу, темнеет что-то возле кромки тротуара, на проезжей части. Смотрю — человек. Шапка слетела, и голова в крови. Сперва сдрейфил, бросился бежать. Потом подумал: а может, жив еще? Вернулся. Потрогал за руку. Она еще теплая была, но сердце уже не билось. И тут я услышал сзади шаги. Испугался: а вдруг меня обвинят в убийстве? Потому и ушел...

— Ты о бумажнике забыл, — напомнил прокурор.

— Ах, да, бумажник, — втянул голову в плечи подозреваемый. — Я когда пальто расстегнул, чтобы сердце послушать, бумажник выпал из бокового кармана. Виноват, бес попутал... Но ведь его мог взять любой другой, например, тот мужик, что после меня подошел к убитому.

— Логика! — усмехнулся прокурор и взглянул на меня: — Каково, Валентин Семенович, а?

— Иван Дмитриевич, разрешите задать вопрос задержанному?

— Валяй, — согласился Клименков и с довольным видом откинулся на спинку кресла.

— Скажите, Ивановский, а кто был тот человек, что подходил к убитому? — спросил я. — Вы рассмотрели его?

— Нет, я сразу же убежал.

— На этот вопрос я сам тебе отвечу, — заявил Клименков и кивнул следователю. Когда тот вывел из кабинета Ивановского, прокурор сказал: — Это был Гена Белокопытов, сын первого. Он и позвонил в дежурную часть, указал приметы убегавшего от трупа Ивановского, но не назвал свою фамилию...

— Понятно, — кивнул я.

— Что тебе понятно? — нахмурился Клименков и спросил: — Говорят, ты начал проводить собственное расследование? Что, следственно-оперативной группе не доверяешь?

— Почему? — удивился я. — Просто кое-что допроверил...

— И что же ты выяснил? — саркастически ухмыльнулся прокурор и обменялся взглядом с молча слушавшим нас помощником. Не будь того в кабинете, я бы сейчас выдал Ивану по первое число. Сдержанно ответил:

— Ивановский не совершал убийства.

— Вот даже как? — вскинул брови Клименков и опять переглянулся со своим помощником. — А мы-то, дурни, радуемся, что так быстро раскрыли тяжкое преступление! Может, соизволишь объясниться, просветить нас, сирых, а?

— Охотно, — я сдержал закипевшую во мне злость. — По заключению судебно-медицинского эксперта, большой силы удар Голубеву был нанесен по голове сверху. Рост убитого — метр семьдесят девять. Стало быть, убийца наверняка выше его и обладает силой, не такой убогой, какой наградила природа Ивановского. Далее. Кое-что я выяснил в гараже и у родственников убитого. Оказывается, покойный по натуре был трусливым человеком. И вот представьте себе: Голубев ночью идет по слабо освещенной улице, имея при себе 156 рублей зарплаты. Он шарахается любой тени. А тут Ивановский... Заметили, как гремят у него подбитые подковками ботинки? Это на деревянном полу, а по асфальту, да еще в ночной тишине...

Прокурор неожиданно захохотал.

— Ну, майор, ты и даешь! Стишки, случаем, на досуге не сочиняешь, а? Пойми, нам не лирика нужна, а факты, доказательства, улики!

— Будут и доказательства. Кое-чем уже располагаю.

— И чем же конкретно?

— Что убийство Голубева — дело рук одного из его приятелей.

— Может, и фамилию его нам назовешь? — Клименков откровенно издевался надо мной. — А то ведь мы прямо сгораем от любопытства!..

Я встал и уже не сдерживая себя, грубо ответил:

— Придет время — назову!

И вышел из прокурорского кабинета...»