Особенно Иван заважничал, когда стал членом бюро райкома комсомола. Теперь нам с Валькой он вообще стал недоступен, если и снисходил до разговора с нами, то исключительно по деловым вопросам. Зимой он по-прежнему в школу ездил на лыжах, а весной и осенью — на велосипеде, поэтому встречались мы с ним только в классе или на собраниях.
Марина была комсоргом класса. И мы сперва не придавали особого значения тому, что она стала чаще общаться с Иваном — комсомольские дела, думали мы. Подлинная суть их отношений открылась только на выпускном вечере.
Иван, счастливый, сияющий, в новом бостоновом костюме, ни на шаг не отпускал от себя Марину, кружил и кружил ее в вихре танца. Это был и в самом деле вихрь — белое платье Марины так и мелькало по залу.
Мы с Валькой сидели в углу, смотрели на танцующие пары своих вчерашних одноклассников и одноклассниц и тихо тосковали. Сами толком танцевать не умели, да и стеснялись своего затрапезного вида. Потом Иван и Марина неожиданно исчезли. Уже в конце вечера меня вызвала во двор подруга Марины, испуганно сказала:
— С нею что-то случилось страшное...
— С кем?
— С Мариной.
— Где она?! — заорал я, чувствуя, как сердце дрогнуло, заколотилось о ребра и вдруг упало куда-то вниз, в голову ударила тугая струя крови, потемнело в глазах.
— Я спрашиваю, где Марина?! Чего молчишь, дура?
— А ты не ори и не обзывайся! Сам дурак! В саду она.
Марина, в разорванном и испачканном землей платье, ничком лежала на скамейке, и плечи ее судорожно тряслись от рыданий. Я сел рядом, рывком поднял ее, с яростью спросил:
— Что случилось?! Говори! Я убью этого гада!
— Это... не он... — давилась она слезами.
— А кто?!
— Я их не знаю... Трое... на берегу озера... Я еле вырвалась, они гнались за мной... Как я теперь... домой в таком виде... появлюсь...
— Вы что, на Светлое с Иваном ходили? — меня прямо трясло от бессильной ярости. — Говори!
— На лодке хотели... покататься...
— Иван где?
— Не знаю...
— Ладно, сейчас отведу тебя домой. Только Вальку предупрежу, чтоб не ждал...
Вальку в ту ночь я нашел на огороде. Растерзанный, он лежал на груде ботвы молодой картошки и скрипел зубами — то ли от злости, то ли от боли. Набросился на меня:
— Ты почему не сказал, что этот подонок оставил Марину трем негодяям, а сам трусливо бежал?
— А ты откуда об этом знаешь?
— Он сам, когда шли домой, проговорился. Но я ему ввалил!
— Да и тебе тоже досталось.
— A-а, ерунда! До отъезда заживет...
Мой экскурс в прошлое прервал голос Марины:
— Кушать подано, товарищ полковник!
Она, уже переодетая в легкое штапельное платье, стояла в проеме двери и с улыбкой смотрела на меня. Я поднялся с кресла. Потревоженная Тяпа недовольно зарычала.
В комнате, служившей, очевидно, и столовой, и гостиной, был накрыт стол. Посредине, между тарелками с закуской, стояла бутылка шампанского. Уловив мой взгляд, Марина пояснила:
— От новогодних праздников осталась. Открывай, Игорь. Отметим встречу. Ведь не виделись почти четыре десятка лет. Целая эпоха!
— Раньше на родине бывал часто, но не знал, что ты тут живешь.
— Я тут сравнительно недавно, всего шесть лет. Это дом родителей мужа. До этого мы в Мурманске жили...
Я наполнил бокалы.
— За тебя, Марина!
— За всех нас, за нашу юность. За светлую память о Валентине. Не смогла, не решилась я поехать на его похороны, это было выше моих сил. Пусть лучше останется в моей памяти живым. А тут еще простуда привязалась...
Она пригубила рюмку, начала тихо рассказывать:
— Неудачно сложилась жизнь Валентина. Частенько он ко мне заглядывал, чтобы отвести душу. Только не подумай чего-либо лишнего. Как-то слишком уж по-матерински я к нему относилась, хотя и знала, чувствовала, что он продолжает меня любить еще со школьных времен. Мне почему-то он все время казался мальчиком, большим, неуклюжим, поседевшим мальчиком, который со своей щепетильной честностью и порядочностью так и не выбрался из комсомольской юности. Иной раз становилось страшно за его неприспособленность к жизни, за его доверчивость к людям. Очень уж тяжело переживал он, когда вскрылись язвы брежневской эпохи: «Марина, почему такое было возможно? Почему молчали члены ЦК, Политбюро, пресса? Почему обманывали народ?..» Святая наивность! Она и привела его к роковому концу...