— Ну что ж. Тогда мы так и зафиксируем: от дачи показаний отказался. Но такой отказ нужно чем-то мотивировать.
— Чем мотивировать? — ощерил в злой усмешке желтые зубы Статкевич. — Ворвались в мой дом, незаконно произвели обыск, тем самым опозорили на весь колхоз и еще спрашивают, чем мотивировать!
— Вы считаете, что обыск был незаконным? — прищурился на допрашиваемого Борис. — Но вам ведь объяснили, что вы подозреваетесь в убийстве своего шурина Радкевича. Или не говорили вам этого перед обыском?
— Говорили. Но так на каждого можно сказать: ты убил! А доказательства где?
— Будут доказательства, и очень скоро, — миролюбиво заверил Статкевича Гурин.
Но тот не обратил или постарался не обратить внимания на эти слова, раздраженно продолжал:
— Сегодня в Большой Горе был участковый. Он опросил моих соседей, те подтвердили, что я был дома. Всю ночь проговорили с сыном, свет почти до утра горел.
— Свет — еще не доказательство вашего присутствия ночью дома. — Помолчав, Борис добавил: — Что же касается куртки и обуви, то мы легко докажем, кому из вас — вам или сыну — они принадлежат. Опросим ваших соседей, родственников, друзей, учащихся и преподавателей училища механизации...
Наверное, Статкевич и сам уже понял, что глупо отвергать очевидное. Подумав, он со вздохом сказал:
—— Допустим, куртка и ботинки Владимира, сапоги — мои. Ну и что из этого? Сапоги я оставил на сеновале еще прошлым летом, когда сено туда складывал. А почему там оказались куртка и ботинки сына, спросите у него.
— Спросим, — пообещал Гурин. — И о многом другом спросим у вашего сына. Например, об отсутствующей на куртке пуговице и о двух молотках, обнаруженных на месте убийства Радкевича.
— Спрашивайте, — пожал плечами Статкевич. — А мне некогда вести пустые разговоры! У меня дома хозяйство без присмотра. Жена ведь в больнице...
Гурин достал из папки стандартный бланк, быстро заполнил его и протянул Статкевичу.
— Прочтите и распишитесь!
Тот пробежал глазами документ, удивленно-растерянно посмотрел на Бориса и вдруг осевшим голосом спросил:
— Что это? Зачем?
— Это протокол вашего задержания, — пояснил Гурин. — По подозрению в убийстве. Пойдете в изолятор временного содержания. — И снял трубку телефона, коротко сказал: — Пришлите конвой!
— Подождите! — вскочил со стула Статкевич. Он затравленно посмотрел на нас с Козловским, шагнул к Гурину: — Товарищ следователь, я действительно ничего не знаю об убийстве! Может, сын что натворил? Он ночью куда-то ходил. Когда сидели за столом, я многое рассказал ему о его дядьке Николае, о всех неприятностях, которые он причинил мне... Возможно, Володька и решил отомстить... Но я ничего не знаю! Выпил изрядно и лег спать. Проснулся под утро — свет в доме горит. Потом сын пришел, долго возился на кухне. Но я не выходил из спальни. Когда Володька уехал, я не нашел своего старого пальто...
— Значит, решили все на сына свалить? — криво усмехнулся Борис. — Резонно: дескать, несовершеннолетнему меньше дадут, да и групповой не будет. Задумали вы, Статкевич, неплохо. Но этот номер не пройдет! Будете отвечать не только за умышленное убийство, но и за спаивание сына и вовлечение его в преступную деятельность. И мой вам совет: подумайте в камере над своим положением. Хорошенько поразмыслите!..
В дверь постучали.
— Войдите! — разрешил Гурин.
В кабинет зашел сержант милиции, доложил:
— Товарищ заместитель прокурора, сержант Трусь по вашему приказанию прибыл!
— Товарищ Трусь, отведите в камеру задержанного. Вот, пожалуйста, документы на него.
9
Младшему Статкевичу показали изъятую при обыске куртку и приложили к ней найденную на месте убийства пуговицу, сообщили, что на куртке, по заключению экспертизы, обнаружена кровь убитого. И Владимир вынужден был рассказать правду.
...В тот злополучный вечер они долго сидели с отцом за столом, опорожнили несколько бутылок вина. Остановить их было некому — мать накануне положили в больницу. Когда изрядно подпили, старший Статкевич вдруг загорелся лютой злобой к шурину Радкевичу, начал припоминать все обиды, которые тот причинил ему. Сын молча слушал. Потом отец встал и, опираясь руками на заваленный объедками стол, предложил:
— Слушай, он сегодня как раз дежурит на ферме. Пойдем разделаемся с ним. Никто и знать не будет...
Владимир согласился: дядьку он тоже особо не жаловал, а в затуманенной винными парами голове мелкие обиды выросли до гигантских размеров и потому казались нестерпимыми.