— Тогда ты тоже был не виноват? — её бледное лицо блестело из-за слёз. — Почему я не могу отыскать у себя в голове хотя бы одну ситуацию, чтобы ты не был виноват передо мной? Ты же всегда старался меня ударить побольнее.
— Я не…
— Я просто нуждалась в помощи, а ты сбежал. Ты знал, что они сделали, но продолжал надо мной издеваться, — Грейнджер сделала шаг к нему. — Ты думал, что я слабая, но смотри, что с нами стало.
— Они были моими друзьями…
— А я была обычной грязнокровкой, — перебила его Гермиона. — Ведь именно так ты меня назвал через неделю во время совместного занятия у Снейпа. Да, я грязнокровка, а ещё я — обычный человек. Ты мог просто позвать кого-то на помощь, просто чтобы кто-то мне помог, если не хотел сам марать о меня руки!
Шрам на боку больно горел, отшвыривая девушку в далёкое прошлое, напоминая о том дне, когда она заработала себе первое болезненное напоминание о том, что навсегда останется в её голове. И на её теле. По сравнению с этим, все выходки и унижения Малфоя сходили на нет.
Её губа разбита, волосы спутаны, а вся одежда разорвана. Из-за слёз она не могла рассмотреть собственные руки, что болели из-за ссадин и глубоких порезов, которыми её наградили часом ранее. Грейнджер лежала на холодном полу, чувствуя под собой собственную засохшую кровь и слюну. Она попыталась пошевелиться, но тут же вскрикнула из-за жгучей боли между ногами.
Девушка потянулась правой рукой к своей промежности. Одно лёгкое касание принесло ей такую боль, что по телу прошёлся электрический разряд. Тонкие холодные пальцы вмиг измазались в липкую кровь в перемешку со спермой. В горле встал ком, а через секунду она опустошила свой желудок, содрогаясь от боли. Каждый дюйм тела был ей отвратителен — ей хотелось снять из себя кожу, чтобы наконец-то перестать чувствовать тепло от чужих прикосновений.
Те, кто затащили её сюда, скрылись полчаса назад, но она продолжала чувствовать отвратительное горячее дыхание на своей шее. Гермиона поджала ноги, преодолевая адскую боль, и надеялась лишь на одно, — что сейчас станет легче, что она просто умрёт от накатывающих волн агонии и боли. Девушка обращалась в молитве к самой Смерти, чтобы вся эта пытка прекратилась. Но секунды превращались в минуты, в минуты — в часы. Гриффиндорка на своей шкуре чувствовала, что такое вечность в муках.
Внезапно послышались отдалённые шаги. Гермиона повернула голову, переступая через жгучую боль в теле. Она не могла сфокусироваться на силуэте, который приближался к ней.
— Помогите… — еле слышно прошептала девушка. — Пожалуйста…
Звуки шагов затихли.
Неужели кто-то смотрит на неё?
Грейнджер пришлось приложить титанические усилия, чтобы поднять голову, но всё, что она увидела — это удаляющийся силуэт Драко Малфоя. Это точно был он — Гермиона узнала бы его из тысячи, из миллиона, даже находясь на пороге смерти. Он просто посмотрел и ушёл, оставив её на том же месте, где её оставили Монтегю и Гойл.
Лишь частично девушка помнила, как дотянулась к окровавленному осколку зеркала, которым один из слизеринцев наносил ей порезы на бёдрах и руках. Гермиона всадила себе осколок в правый бок, чуть ниже рёбер, и закричала от боли. Только так она могла убедиться в том, что всё ещё жива, что это не ад, а всего лишь её жизнь.
Серые глаза Малфоя ни на секунду не отрывались от неё, пока она продолжала молчать. Единственное, что смогло перекрыть это воспоминание — это смерть родителей, к которой так же был причастен всё тот же человек. Хотя Гермиона простила ему его безразличие, и снова бежала к нему на встречу, натыкаясь на острые скалы. Она бесконечное количество раз стучалась в его закрытые двери, выводила на них своей кровью обращения, но он продолжал бить в ответ. Когда-то она пыталась спросить у себя: почему ей суждено испытывать боль только от руки одного и того же человека? Но никто та к ей и не ответил.
— Почему это всегда ты? — тихо спросила Гермиона. — Почему каждый мой шрам носит твоё имя?
Но он молчал, а она и не ждала ответа на этот вопрос. Её неспособность прикоснуться к собственному телу, и долгие годы, которые она пыталась не дёргаться из-за прикосновений других мужчин — это заслуга друзей Малфоя, что решили развлечься с мерзкой грязнокровкой. Но и Малфой был в этом виноват не меньше, потому что знал, что с ней случилось и кто это сделал. Он продолжал ходить в коридорах, бросать едкие комментарии в её адрес, и вряд ли его преследовал образ полумёртвой гриффиндорки. То, что он увидел в Выручай-комнате ни на миг не смягчили его отношение к ней. Она продолжала оставаться для него второсортным мусором.
— Мне жаль, что всё так случилось, — он опустил глаза. — Но я не мог тогда поступить иначе.
— Ты всегда не мог поступить иначе, — девушка смахнула слёзы с лица. — Я хочу, чтобы ты знал, что я тут только потому, что твоя мать готова за это платить. Я — первая в очереди из тех, кто желает тебе смерти, Малфой.
— Я бы не стал сопротивляться, если бы ты пришла ко мне с ножом, — он сидел всё так же с опущенной головой.
— Я думаю, что мы поговорим о том дне, когда были убиты Астория и Скорпиус, когда тебя переведут под домашний арест, — Гермиона села напротив него, сложив руки в замок. — Если всё пойдёт по плану, то надеюсь, что уже к концу следующей недели ты окажешься в Мэноре.
Она пыталась побороть в голосе дрожь, но ей даже не удавалось совладать со своими руками, которые ходили ходуном. Единственное, чего не могла объяснить Гермиона, это то, что её сейчас одолевали совсем иные эмоции нежели она себе представляла. Не было гнева, ненависти или всепоглощающей злости — была просто жгучая боль, жалость к себе и желание расплакаться. Пусть она и видела в Малфое отражение всех своих бед, но вместе с этим там были ещё и те эмоции, которые она запретила себе чувствовать по отношению к себе много лет назад. Она была слабой перед ним, и даже ненависть не помогала.
— Ты должен быть со мной честен, — прокашлялась Гермиона. — Я — твой адвокат, и я должна быть в курсе каждого твоего вздоха в ту ночь.
Она разлеталась на миллион осколков с каждым словом, но понимала, что так нужно. Ей нужно быть его адвокатом, а иначе не получится. Малфой молчал, не произнося не слова, пока Грейнджер продолжала слышать все его слова, сказанные ещё в школе. У неё не получалось сдерживать своё больное подсознание, и она понимала, что для первой встречи этого достаточно — она поняла свой допустимый порог, свою силу самообладания.
У неё не было козырей перед этим человеком. Почти.
— Я тебе не верю, — произнёс Драко. — Неужели тебя теперь интересуют только деньги? Ты действительно готова защищать меня только из-за того, что моя мать достаточно тебе платит?
— Меня не интересует: веришь ты мне или нет, — девушка направилась к двери. — Меня лишь интересует: веришь ли ты сам себе, Драко Малфой?
Она буквально выбежала, прямо как десять лет назад, когда услышала правду из уст слизеринца. Опять так же жгли бёдра, бесконтрольно стекали слёзы и внутри зияла невозможная пустота. Грейнджер была буквально в шаге от того, чтобы отказаться от этого дела, отказаться от своего плана — отказаться от всего, и снова вернуться в Америку, в свою квартиру. В сердце было так тихо — гробовая тишина, как у мёртвого человека, коим она на самом деле давно и была.
Улицы сменялись одна за другой, пока стеклянные глаза Гермионы смотрели сквозь толпу волшебников. Возможно, что кто-то её узнал и даже поздоровался, но она не обращала на это внимание. Ей снова казалось, что она пробирается через огромную тучу студентов, которые толпятся у дверей Большого зала. Опять слишком много мерзких прикосновений, что вот-вот спровоцируют её на очередную паническую атаку и болезненный приступ. Грейнджер просто вмиг перестала видеть в себе взрослую девушку — она снова маленькая девочка, которая вынуждена выживать один-на-один со своими сжигающими чувствами.
Ей так хотелось сдаться в плен всем этим воспоминаниям и принять заслуженное наказание, хоть она и не понимала за что. Душа высохла, а в горле постоянный ком. Гермиона не обращала внимания на боль в левой руке, но швы, что снова начали расходиться — продолжала идти прямо, чтобы исчезнуть посреди улицы.