— Мисс? — перед лицом появилась низенькая рыжая девушка, что явно испугалась неожиданной гостьи. — Я могу чем-то помочь?
— Мне нужен мистер Тики, — монотонно ответила Гермиона. — Скажите ему, что к нему прибыла мисс Грейнджер.
— Да, конечно.
Даже зная, что Скарлет ей не поможет — она подсознательно пришла к ней. Гермиона нуждалась в помощи, хотя прекрасно понимала, что стоит кому-то протянуть ей руку и она отвергнет эту попытку. Она привыкла быть жертвой, а ещё привыкла быть сама себе лекарем, который способен залечить раны. Временно и весьма извращённым методом, но способен.
— Моя дорогая мисс Грейнджер! — радушный голос Януса Тики заставил её содрогнуться. — Рад Вас видеть.
— Добрый день, — она постаралась улыбнуться. — Я нагрянула, чтобы встретиться со Скарлетт. Это возможно?
— Конечно, — мужчина указал ей на дверь. — Она только вернулась с прогулки. Думаю, что Вы можете с ней поговорить. Возможно, что это позитивно скажется на ней, потому что она отчётливо произносит Ваше имя и несколько раз спрашивала о Вас.
— Да? — она затаила дыхание. — А что спрашивала?
— Мисс Дагворт несколько раз спрашивала, почему Вы к ней не приходите, — Янус открыл дверь. — Я оставлю Вас ненадолго.
— Спасибо, — Гермиона кивнула и закрыла за собой дверь.
Скарлетт стояла у окна, наблюдая за тем, как расходятся грозовые тучи, сменяясь солнцем. Было так странно видеть её со спины — никакого пронзительного и понимающего взгляда и привычного добродушия. Гермиона в этот раз пришла ни к своему психологу, которая была готова всегда выслушать и помочь — она пришла к своей жертве, которая не заслуживала этого.
На миг она почувствовала себя Малфоем, но тут же загнала эту мысль в угол. Хотя по-хорошему, Грейнджер ничем не отличалась от неё — причинила боль близкому человеку, незаслуженно и очень жестоко.
— Скарлетт? — Грейнджер прикусила губу, словно боялась увидеть её глаза, и осуждение в них. — Ты узнаёшь меня?
— Ты — Гермиона, да? — девушка заинтересовано оглядывала её с головы до ног. — Мистер Тики мне много рассказывал мне о тебе, и показывал мне твои воспоминания обо мне, — Скарлетт подошла к ней вплотную и резко обняла. — Что со мной случилось? Кто это сделал со мной, Гермиона?
Она чувствовала в каждом слове своего психолога такую боль и отчаяние из-за непонимания того, что с ней случилось. Эта девушка лишь понимала, что у неё было прошлое, которое кто-то беспощадно отобрал, а ещё она видела в Гермионе единственного близкого человека. Её крепкие объятия говорили вместо неё — говорили о том, как она ей верит, как рада видеть и как хочет чувствовать от неё поддержку. Грейнджер боялась прикоснуться к Скарлетт, чтобы не почувствовать всю эту боль.
Безысходность и обречённость — это то, что изо дня в день терзало Скарлетт, но чем ей могла помочь Гермиона? Она ведь даже не догадывалась о том, что обрела на муки не только бедную девушку, но и себя. Как смотреть ей в глаза и обещать, что всё будет хорошо? Скарлетт Питерс стала живым отражением всей той гнили, которая жила внутри Гермионы. Ещё одним отражением.
— Я буду рядом, — Гермиона наконец-то прижала к себе Скарлетт. — Прости меня, моя хорошая…
— За что?
— За то, что допустила это, — в горле стал ком. — Я не уберегла тебя от этой тьмы… Прости меня, если сможешь.
Скарлетт не понимала о чём говорит Гермиона, и просто ничего не ответила. И Грейнджер придётся с этим жить — она не сможет от этого убежать, как бы не старалась. Даже если она купит дом в новой стране, в новом городе, на другом континенте — ей никогда не удавалось сбежать от того, что она сделала. Это всегда возвращалось больным напоминанием: безобразным шрамом на теле, ароматом полевых цветов, привкусом беладонны — чем угодно. Гермиона слишком хорошо себя знала, а поэтому крепче прижалась к Скарлетт, чувствуя её учащённое сердцебиение.
Как бы она не убеждала себя в том, что в ней и следа не осталось от былой гриффиндорки, но кое-что не удалось искоренить — это угрызения совести. Да, теперь это всё было присыпано безразличием, равнодушием, мстительностью и горой успокоительных, но факт оставался фактом. Грейнджер отдавала себе отчёт в том, что её поступки — не удел благородных людей. Она — убийца, лгунья и последняя сволочь. Вряд ли сейчас Гермиона уж слишком сильно отличалась от Малфой, возможно, что она даже переплюнула его.
Пока Скарлетт о чём-то рассказывала Гермионе, то в её голове смешались все недавно пережитые моменты. Она вспоминала слова Гарри, глаза Рольфа и мертвецки-бледное лицо Малфоя. Её жизнь давно уже отличалась от того, чего она сама себе когда-то желала. У неё не было той светлой любви, которая бы залечила все раны; не было сил на прощение; не было какого-то иного стимула для существования. В ней не было человечности.
А если и была, то угасала с каждым днём. С каждой горящей красной ниткой.
Она была адвокатом, который изучал психологию преступников, разбирался в их мотивации, разделял психически здорового человека от больного, но не смогла воспользоваться этими знаниями, когда пришло время разобрать себя. Одного лишь понимания, что она — больная, было мало, потому что следовало бы еще отыскать в себе мужество признать это перед другими. Гермиона ступила на троп тех ублюдков, что слепо следовали за своими больными фантазиями, и она ничем не отличалась от тех, на слушаниях которых присутствовала в далёком августе 1998-го года.
— Мне пора уже идти, — Грейнджер прервала болтовню Скарлетт о бабочках. — Прости, что вынуждена тебя оставить опять.
— Тебя что-то тревожит? — она могла поклясться, что сейчас Скарлетт к ней обратилась так же, как это было до Обливиэйта. — Ты же можешь со мной всем поделиться… Мы же сёстры.
А это был удар ниже пояса, который Гермиона сама для себя уготовила. Мало того, что она понимала, что лишила Скарлет всего, чем она жила прежде, так теперь она ещё и была для Питерс той призрачной надеждой. Грейнджер видела, как девушка смотрела на неё, пыталась отыскать в своей голове хоть что-то похожее, но тщетно. Она лишь видела спасение в своём убийце. Ведь с лёгкостью можно приравнять Обливиэйт к Непростительному, приводящему к смерти.
Обливиэйт — это маленькая смерть на каждый день, когда пытаешься вспомнить, что когда-то любил, чем увлекался, о чём разговаривал с друзьями, но в голове лишь пустота. Гермиона это прекрасно осознавала, когда хотела себя лишить всех воспоминаний, дабы дальше жить, но отказалась от этой затеи. Ей было проще жить с болью в груди нежели с пустотой.
Потому что так ты чувствуешь себя живым человеком, у которого было прошлое, были какие-то счастливые воспоминания. Без света не бывает тьмы, и наоборот.
— До потери памяти ты знала, что я — не самый лучший человек, — сквозь ком в горле выдавила Грейнджер. — Я не хочу, чтобы ты обманывалась сейчас. Я — худшее, что с тобой случалось, Скарлетт. Моя душа — это мрак.
К ней снова вернулась боль, которая ненадолго отступила. Внутри снова извергался вулкан боли, что отпечатывалась в каждом дюйме тела. Разболелись шрамы, всплыли записи старого ежедневника, раздался голос Гарри и шёпот Малфоя. Она теряла себя быстрее, чем раньше. Глупо было полагать, что стены в её голове смогут выдерживать весь этот натиск. Она не привыкла быть счастливой и потому не считала счастье чем-то обязательным для себя. Ей было привычно чувствовать удары хлыстов страдания.
— Не говори так, — Скарлет коснулась её плеча. — Возможно, что твоя душа не столь красива, как у других, но ты не думала, что это только оттого, что она изранена? Всем нам нужно немножко добра.
Она продолжала оставаться её психологом, пусть и не помнила этого. И сейчас Гермионе нужен был не рецепт от неё, а простая беседа. Скарлетт — её чистый лист, на котором можно написать всё, что тревожит, но Грейнджер не решалась взять перо в руки. Она раз уже испортила этот лист, и повторение этого ей не хотелось.