Ей так хотелось высказаться, так хотелось рассказать о своей боли, но она не могла. Гарри был ей лучшим другом, воплощением всего того, что она так ценила в людях — он оставался её отражением, в котором она могла видеть себя прежнюю. Только в этих бездонных зелёных глазах Гермиона видела ту себя, которая не страдала, которая шла с высоко поднятой головой, потому что являлась гриффиндоркой, а не потому что таким образом сдерживала слёзы. И она желала, чтобы так и оставалось, чтобы Гарри оставался её живым напоминанием о том, что всё может ещё быть хорошо.
— Меня замучили боли внизу живота, — девушка выдохнула. — Это действительно доставляет больше дискомфорта, чем я ожидала.
Всего лишь маленькая крупица правды в этой огромной лжи. Ей становилось немного легче от того, что что-то таки она может рассказать. Пусть и пришлось выдумать несуществующую болезнь, всё время врать о назначениях врачей, но хотя бы так.
— Я не перестану настаивать на том, чтобы ты вернулась в Лондон к родителям, — Поттер пересел к ней на диван. — Это ведь ненормально, Гермиона.
— А что изменится, Гарри? Я точно так же буду пить одни и те же таблетки и вспоминать о том, что я девушка каждый раз, когда приступ обострится.
— Это для меня всё так непонятно, но я лишь хочу, чтобы с тобой всё было хорошо, — парень мягко улыбнулся и посмотрел ей в глаза. — Ты всегда можешь поговорить со мной, ты же знаешь об этом? Я всегда рядом, Гермиона, и это никогда не изменится.
— Я знаю, Гарри, — по щеке скатилась горячая слеза.
Пройдёт много лет, а он всё так же будет рядом, потому что никогда не разбрасывался этими словами — он всегда будет её лучшим другом, её Гарри Поттером, её Избранным, который всеми силами будет стараться её спасти.
Она даже не догадывалась, насколько безгранична его дружба, и на что он способен ради неё. Кажись, Поттер и сам ещё не понимал этого.
— Не плачь, — он провёл пальцем по её лицу. — Всё обязательно будет хорошо. Ты со всем справишься, а я приложу все свои усилия для того, чтобы ты не опустила руки. Если понадобиться, то я буду их держать вместо тебя.
Но она не могла остановиться, слёзы непроизвольно вырывались, пока в горле стоял ком и было сложно говорить. От Гарри не исходили эти волны боли, от него не пахло отчаянием и дурными нотками безумия — он был таким чистым и искренним, что казалось, будто бы одними своими касаниями Гермиона очерняла его. Они были, как свет и тьма, как день и ночь, как яд и самое сильное противоядие.
Возможно, что Гарри смог бы стать антидотом её адской боли, но она не решилась принять эту помощь.
Её шрамы никогда не исчезнут из бледной кожи, сердце не соберется до кучи, а зияющая внутри дыра не затянется.
— Если ты не против, то я пойду спать, — девушка постаралась улыбнуться. — Я устала сегодня.
— Конечно, давай я проведу тебя к двери, — он подал ей руку, как в самых романтичных фильмах. — Вы позволите, мисс?
— Вы так любезны, мистер.
Она хотела постараться быть лучше ради тех людей, который верили в неё, которые были готовы идти рядом с ней, но не получилось. Жизнь продолжала наносить ей новые удары, оставляя новые шрамы на теле и в душе, укрепляя веру Гермионы лишь в одно — хорошо никогда не будет.
— Спокойной ночи, — Гарри крепко обнял подругу. — Я рядом, Гермиона. Пожалуйста, помни об этом и не смей забывать. Так будет всегда.
— Я люблю тебя, Гарри, — она уткнулась ему в плечо. — Доброй ночи.
Снова на спальню старосты были наложены всевозможные запирающие и заглушающие чары, потому что каждая её новая ночь была, как предыдущая — бесконечный поток кошмаров, что напоминали о всей силе боли. Обстоятельства завели её в воображаемую камеру, где она пряталась ото всех, вознося вокруг себя стены. Гермиона оставалась каждую ночь в этой камере наедине со своими страхами и болью, сковывающими в тупике безысходности. Из этого невозможно было выбраться.
Лишь небо могло видеть, что с ней происходило — только перед ним она была открыта, как на ладони.
***
— Я уже привык, что у меня две порции на завтрак, — усмехнулся Рон, доедая тосты Гермионы за завтраком. — Ты совсем не голодна?
— Нет, — девушка покрутила в руках зелёное яблоко. — Кофе — это то, что нужно с утра.
— Я надеюсь, что профессор Стебель решит пропустить блиц-опрос на первом занятии, — Гарри бессильно закрыл свой конспект. — Это выше моих сил.
— Я прикрою, если что, — Гермиона откусила яблоко и встала из-за стола. — Не переживай, всё будет хорошо.
— Прости, Грейнджер, — она замерла, когда услышала голос. — Я наступил тебе на ногу. Я не хотел.
Монтегю стоял в нескольких дюймах от неё, а она чувствовала, как сердце затрепыхалось груди, ладони вспотели, а все следы от порезов разом воспалились по телу. Они ещё не оказывались так близко с того дня, как её нашли в Выручай-комнате. Девушка снова почувствовала запах табака и вишнёвых конфет, от чего тут же зародилось чувство тошноты. Ей казалось, что она сейчас упадёт на колени и опустошит желудок за всю прошедшую неделю.
— Всё нормально, — еле слышно ответила девушка, чтобы как можно скорее убежать отсюда.
Страх парализовал каждую клеточку её организма. Гермиона чувствовала, как хрустели кости, а этот звук буквально оглушал. Ей казалось, что всё тело снова в горячей и липкой крови, а холодное лезвие ножа опять блуждает по бледной коже — этот животный страх, что пробуждал в ней этот человек.
— Грэхэм, ты мешаешь ей пройти, — внезапно рядом оказался Забини. — Если позволишь, то мне нужна Грейнджер.
— Конечно, — ехидно улыбнулся Монтегю и сделал шаг назад. — Ещё увидимся, гриффиндорочка?
— Я вчера не хотел уже тебя искать, но Флитвик дал мне доклад в качестве отработки и сказал, что я у тебя могу взять темы… — начал что-то тараторить Блейз, чтобы увести Гермиону из Большого зала. — Ты же не против, если я…
Они поспешно убрались с Большого зала, не обращая внимания на то, кто обратил внимание на эти двоих, а кто продолжил уплетать завтрак. Грейнджер ничего не слышала, не видела и не чувствовала — только страх, боль и дрожь.
И снова Грейнджер оказалась в женской уборной, куда привёл её Блейз и протянул маленькую флягу с крепким огневиски:
— Тебе это нужно. Пей.
Карие глаза девушки расширились от воздействия алкоголя в перемешку с нарастающей паникой, она не успела подумать, не успела осмыслить. Всё произошло так внезапно, так неожиданно — это противное дыхание, эти прикосновения, этот голос. Этот Ад наяву. Веки расслабились и глаза начали закрываться, сужая мир до чудовища, стоявшего напротив неё пару минут назад. Грейнджер снова видела перед собой Монтегю, а не Блейза — снова была Выручай-комната и несносная боль. Он смотрел так же, как тогда: широко и открыто. Он был монстром — он был воплощением дьявола, который решил коснуться её раскалёнными оковами.
— Дыши, Гермиона, — Блейз взял её за плечи. — Ты в безопасности.
— Я не могу, — она начала сползать на пол. — Я просто не могу…
— Можешь, Грейнджер, — он подхватил её, не давай сесть на каменный пол. — Вспомни о том, что ты пережила — ты проделала такой путь, чтобы сейчас позволить одному его касанию вернуть тебя назад?
— Вот именно, Блейз! — шёпот сорвался на крик. — Я пережила это из-за него! Это он всё сделал! Это его я вижу каждую ночь в кошмарах, это он оставил мне шрамы и сказал, чтобы я носила их с достоинством!
— Ты — сильная, Гермиона, — он обнял её, снова позволив плакаться в свою мантию. — Жизнь слишком жестока, и если мы позволим боли взять себя в плен, то никогда не зайдём своё место под солнцем. Ты — солнце, а не луна, Грейнджер.
Она слушала его, но не слышала, потому что раскатистые удары сердца были гораздо громче его слов.
— Остановите эту боль, я прошу вас… — она впилась ногтями в бедро, раздирая раны под колготками. — Пожалуйста, Блейз, я больше не могу! Я сойду с ума…
— Это никому не под силу, — он погладил её по волосам. — Прости, я бы хотел, но я не могу. Посмотри на меня, Грейнджер!