Это был не крик, а простая просьба, и голос был знаком. Точно так же, как его шаги из тысячи она легко могла узнать, точно так же было и с голосом. Но Гермиона не стала отмахиваться, не стала отбиваться — она открыла глаза и задышала через рот, тупо уставившись на мокрого Малфоя, который стоял на коленях у ванной.
Что она чувствовала сейчас, когда он снова прикасался к ней?
Ничего.
Ничего из того, о чём говорила все эти годы. Они смотрели друг другу в глаза, но она не хотела убить его или снова напомнить о том, кем он был. Это сердце кричало, а Гермиона не могла его заткнуть, чтобы вновь передать лавры правления голове. Карие заплаканные глаза и его серые, но вовсе не холодные. Он когда-то уже так смотрел на неё, и Грейнджер это прекрасно помнила — ту встречу и тот разговор. Последний.
Она устала его ненавидеть, хоть и желала этого. Всему приходит конец, и похоже, что больной конец пришёл и её ненависти — сил больше на это не было. Это чувство отбирало слишком много жизненных соков, оставляя от Гермионы пустую оболочку с пустыми и стеклянными глазами.
— Что ты здесь делаешь? — прохрипела Гермиона, но даже не разомкнула их руки, которые каким-то образом переплелись. — Мне казалось, что западное крыло полностью в моём расположении.
— Я хотел с тобой поговорить, но услышал крики.
— Малфой, я чётко дала тебе понять, что мне неинтересны разговоры с тобой.
— Я пойду, — он встал на ноги. — Прости, что зашёл без стука.
— Иди.
Он вышел, захлопнув за собой дверь, а Гермиона услышала, как внутри разрушилась стена — толстая, из белого камня, которую она выстраивала так много лет, и ей казалось, что надёжнее не сыскать. Но это была, на самом деле, тончайшая грань — между нормой и патологией, и Грейнджер колыхнулась не в ту сторону.
Свет померк внутри неё, пока кости ломались, голова вскипала, а сама Гермиона чувствовала вкус настоящего безумия на губах. Он был сладок, но не слишком приторным, а ещё чувствовалась мята — такой был на вкус её поцелуй с Малфоем в ту самую их последнюю встречу, когда она убедилась в том, что ей нужно бежать.
На дрожащих ногах девушка выбралась из ванной, не чувствуя больше холода от мокрой одежды.
— Я ненавижу тебя! — взревела девушка и смахнула с туалетного столика все баночки и флакончики. — Гори в аду, Малфой!
Она начала крушить всё, что попадалось под руки, не обращая внимания на то, как на бледной коже снова появлялись новые раны, а белый кафельный пол окрашивался кровавыми каплями. Чтобы не видеть своего отражения — Грейнджер запустила в зеркало ножницы, и сотни осколков разлетелись по ванной комнате. Девушка не чувствовала, как ноги наступали на кусочки зеркала, а двери комнаты снова открылись. Теперь их снова разделяла стенка, но реальная — в виде дверей ванной комнаты.
Гермиона металась из угла в угол подобно раненому животному. Все её движения напоминали последний танец жертвы — вот-вот и она наконец-то будет готова упасть в объятия Смерти, потому что силы все иссякли. Война, что родилась внутри неё не десять, а тринадцать лет назад, снова возобновилась, нарушив нейтралитет. Сердце вступило в конфронтацию с головой, отказываясь подчиняться, а все личности, на которые была теперь разбита Гермиона — тоже вырывались наружу. И самое прискорбное в этом всём, что сильнейшей из них была та, что ушла на покой много лет назад — гриффиндорская наивная и влюбленная натура.
— Ты всё испортил! — девушка посмотрела в рамку, где больше не было зеркала, но она всё ещё продолжала там видеть своё отражение. — Ты не имел права! Не имел грёбанного права на меня! Ты, блять, всё ещё продолжаешь причинять мне боль!
Двери открылись, а Малфой подхватил её на руки.
— Гермиона! — Драко крепко держал её. — Я помогу тебе…
— Ты уже помог, Малфой! Я ненавижу тебя, потому что вот она я — идеал, который ты так искал! Такой ты хотел меня видеть? Я была недостаточно хороша для тебя, да? Ты это во мне искал, Малфой?
Она точно знала, что он помнил тот разговор и понимал, о чём она сейчас так отчаянно кричит. Этот разговор невозможно было забыть, потому что он изменил жизнь каждого из них — возможно, что сейчас бы всё было совсем по-другому, если бы тот разговор случился на год или полгода раньше. Ведь она бы снова простила его, потому что по-другому не бывало.
— Я прошу тебя… — он взял её за руку. — Тебе нужно на свежий воздух, Гермиона.
— Почему, Драко? — Грейнджер смотрела в его серые глаза, видя в них всё то же самое. — Почему ты сделал со мной это? Я ведь была и так достаточно уничтожена, но ты решил тогда поговорить со мной. Я боюсь с тобой говорить, потому что я так сильно боюсь тебя… Ты — оружие, способное убить меня, и это никогда не изменится.
Кто заказывал разговор по душам? Никто.
Но она не могла больше. У неё было не так много вариантов, но она снова выбрала тот, который больнее, потому что знала, что больно будет в любом случае. Так почему бы не ткнуть сразу в самый центр глубокой раны? Хуже не будет.
— Я не хотел этого, Гермиона. Я просто думал, что это как-то исправит ситуацию, хотя невозможно было исправить всё то, что я наворотил.
— Это ничего не исправило — это сделало только больнее, но ты же говорил мне, что никогда не хотел причинить мне боль… Драко, но ты всегда причинял мне боль.
Она не понимала, что делала тут и зачем решила прочитать то письмо, ведь это было так неправильно. Гермиона ненавидела этого человека всей душой, но стояла сейчас перед дверью камеры для свиданий, потому что он попросил её об этой встрече. Ей было противно от самой себя за то, что сердце снова брало верх на здравым рассудком, и совсем не руководствовалось ненавистью, хотя её было достаточно.
Её руки дрожали, голова невыносимо болела, а лицо блестело из-за слёз. Она была похожа на самоубийцу, у которого всё время выдирают из рук верёвку и мыло, но она опять находит лезвие. Это было до такой степени глупо, что становилось смешно. Только смех уже напоминал безумие.
— Ты пришла, — тут же глухо выдавил из себя Малфой, когда двери открылись. — Я уже и не надеялся.
Да, она пришла, хотя и не понимала, ради чего. Единственное, что могло заставить её совершить этот безрассудный поступок — это отчаянное желание убить этого человека, но далеко не оно привело её сюда. Грейнджер стояла перед Малфоем, потому что он попросил её об этом, а она никогда не была в силах отказать ему или противостоять той извращённой связи, что была между ними.
— Что тебе нужно от меня? — её голос дрожал, как и всё её тело. — Как ты вообще осмелился написать мне?
— Поговори со мной, Грейнджер, — он поднял голову. — Пожалуйста.
Неужели он просто издевался над ней? Если Малфой хотел таким образом очередной раз унизить её, то у него это получилось на все сто процентов. И сама Гермиона хороша — прибежала по его первому зову, как послушная собачонка, будто бы этот человек не был ей противен. Она должна была видеть кровь на его руках, но вместо этого лишь смотрела в его серые пустые глаза.
Малфой обращался к ней на полном серьёзе, и девушка почувствовала, как руки снова становятся холодными и липкими — они просто вспотели, но ей казалось, что это снова была кровь её родителей или кровь из её промежности. Сколько раз после Малфоя на её руках была кровь? Он причинял ей боль.
Гермиона развернулась, чтобы выйти из камеры, и забыть об этой встрече, как о дурном сне. Забыть о том, что снова позволила себе дать слабину перед этим ничтожеством. Ей хотелось думать, что она пришла сюда, как напоминание Малфою о том, что он сделал. Пока она будет жива — пока она будет его живым призраком прошлого, от которого не удастся просто так избавиться.
— Не уходи! — он попытался встать с места, но чары ему не позволили. — Я прошу тебя, пожалуйста, поговори со мной.
— Прекрати! — выкрикнула гриффиндорка. — Прекрати, Малфой! Ты — ублюдок, мерзкий сукин сын! Ты попросил меня об этой встрече, чтобы снова поиздеваться надо мной? Поздравляю, у тебя это получилось!