— Ты хоть понимаешь, как вы рисковали? — Гарри сидел в кресле. — Уже в который раз тебе так везёт. Ты же не глупа, Гермиона, но так подставляешься. Как бы ты оправдала не своё, а его отсутствие, если бы в Мэнор заявился кто-то другой? Ты понимаешь, что на меня уже и так смотрят с подозрениями, потому что я — твой друг.
Ей было всё равно на слова Поттера, потому что меньше всего на свете её сейчас волновало положение Малфоя, да и собственное положение ей уже тоже было неинтересно. Эта история так затянулась, скрывала столько правды и преподносила столько лжи, что Грейнджер сама терялась среди того, чему можно было верить, а чему — нет.
Она нуждалась в помощи от которой всегда отказывалась, потому что ситуация достигла точки кипения — теперь Гермиона не могла справиться с этим одна. Больше сомнений не было — она была больна, и уже очень давно, а теперь эта болезнь начала прогрессировать чрезвычайно быстро, потому что возбудитель этой хвори был рядом. Девушка точно знала, что аналогично себя чувствовал и Малфой, который не сошёл с ума до сих пор, потому что смог найти своё лекарство в семье, но теперь остался без него.
— Понимаю, — наконец глухо ответила Гермиона. — Я даже представить себе не могла, что у него есть этот порт-ключ. Видимо, Малфой отвалил немало денег за такой артефакт.
— С тем учётом, что защитные чары с лёгкостью вас пропустили, а Министерство не получило никакого сигнала, то артефакт весьма мощный.
— Или защита Министерства — та ещё дрянь, — девушка пожала плечами.
— Он мог в любое время покидать Мэнор, а ты даже не подозревала…
— Не мог, Гарри! Я чувствую его мысли, если ты забыл об этом!
Ей не хотелось срываться на лучшего друга, но она теряла самообладание над собой с каждой минутой. Перед глазами всё ещё виднелся памятник с именами родителей. Теперь снова казалось, что жизнь была поделена на «до» и «после», уже в который раз.
Гермиона повернула голову и посмотрела на Гарри, который не сводил с неё глаз всё это время. Он видел, как она разбита, но ему было необходимо проговорить сложившуюся ситуацию, потому что своей выходкой Малфой поставил под угрозу всю продленную работу своего адвоката. Они всё ещё оставались теми лучшими друзьями, и Грейнджер так хотелось броситься в объятия парня: расплакаться, рассказать о том, что болит и просто услышать слова о том, что он всегда будет рядом. Она так нуждалась в этом сейчас.
Девушка вспомнила, как её посетило неожиданное облегчение в ванной комнате перед тем, как Драко накинул ей на шею цепочку. Это было так странно и так неправильно, потому что совсем не вписывалось в реалии её жизни. Была одна истина, которой Гермиона почему-то начала пренебрегать, когда попала в Мэнор, хотя тут стоило быть всегда на чеку, но ведь хотелось верить в лучшее. Вера не была уделом мисс Грейнджер, а зря.
Если вы вдруг почувствуете, что в вашей душе начинает завязываться боль, помните, что завязь эта скоро распустится пышными цветами облегчения.
Гермиона ждала, пока кроваво-красные розы между рёбрами снова сменятся нежными пионами.
Сад, который был удивительным и таким цветущим, совсем не вписывался в пейзажи владений Малфоев. Прекрасный вид из окна начинал раздражать Гермиону, словно пытался вытеснить весь мрак из её души. Всё вокруг начало меняться не в пользу Грейнджер или же она только начала это замечать, что месть — это совсем не то, ради чего стоило жить столько лет. Ради чего стоило возвращаться не только в Англию, но и в далёкие воспоминания.
— Мне очень плохо, Гарри, — она встала с кровати и подошла к креслу, опускаясь перед другом на колени, и положив голову ему на ноги. — Я чувствую, как сгораю от пожара в своей душе.
— Давай уйдём отсюда, — он погладил её волосы. — Тебя никто тут не держит, Гермиона. Я обещаю, что тебя никто не тронет и никто даже не посмеет посмотреть в твою сторону, если ты захочешь просто уйти. Я не позволю кому-то причинить тебе боль.
— Я сама себе её причиняю.
— Позволь мне уберечь тебя от самой себя. Пожалуйста, Гермиона… Ты же знаешь, что я рядом.
Она была готова рассказать ему правду, потому что была готова к тому, что он может уйти. Наверное, сила боли внутри неё была настолько велика, что теперь Грейнджер была готова уже к любому удару — даже к уходу Гарри.
— Ты бы мог сказать, что я — зло? — девушка всё так же продолжала сидеть, не пошевелив головой. — Я — зло, Гарри?
— Ты просто разрушена, Гермиона. Обстоятельствами, воспоминаниями, сжигающими чувствами. Возможно, что среди них затерялась и злоба, но ты — не зло.
— Зло — это всегда разруха. Похоже, что я начала с себя, а потом пошла по головам других.
Она не говорила прямо, но ей так хотелось, чтобы Поттер читал и слышал между строк. Гермиона говорила достаточно, как ей казалось, для того, чтобы её услышали и наконец-то остановили, потому что сама она была не в силах. Вроде готова рассказать всё, впервые за много лет вранья, но что-то внутри упиралось. Но игра оказалась сильнее создателя — нужно была закругляться, ведь пушки — детям не игрушки.
— Мне хочется складывать журавликов за твою душу, Гермиона, — Поттер накручивал на пальцы её локоны. — Я чувствую, как тебя затягивает во тьму, и мне хочется вывести тебя из неё, пока не поздно.
— Не затягивает, — глухо ответила девушка. — Меня туда уже затянуло, когда я решила молчать. Это молчание меня затягивало. Много лет подряд.
— Поговори со мной, не молчи, я прошу тебя. Я же всегда готов тебя выслушать, потому что я знаю тебя.
— Я всегда высмеивала Стокгольмский синдром, потому что считала, что его жертвой могут стать лишь по истине слабые люди, но как оказалось, я ничем не лучше них. Стокгольмский синдром — пассивная психологическая реакция на нового хозяина, важнейший инструмент выживания. Либо приспособишься к тому, кто тебя поймал, либо тебя съедят. Я приспособилась.
— Ты о чём? — она услышала, как голос Поттера вмиг пропитался волнением. — Что случилось, Гермиона?
— Среди всех моих диагнозов, этот занимает не последнее место, — девушка подняла голову. — Я смирилась с тем, что Малфой — мой насильник, мой убийца, мой враг, но я приспособилась к этому и даже начала его защищать. Пусть и от самой себя.
Гермиона смотрела на Гарри с мольбой в своих карих глазах, будто бы умоляла его услышать её, чтобы ей не пришлось озвучивать всё самой. В этот момент всё выглядело так, будто бы она пришла на исповедь к своему самому близкому человеку, который навсегда прочно засел в её сердце. В ней было что-то неподдельное — это её слова о том, что она любит его.
— Расскажи мне, моя хорошая, — он говорил аккуратно и тихо. — Чего ты боишься? Что тебя гложет?
Гарри много раз спрашивал её об этом, но она всегда выбирала в ответ либо молчание, либо враньё, но не сейчас. Игра больше не стояла свеч.
— Я совсем одна…
— Ты боишься одиночества? — парень пытался нащупать правильную нить этого диалога.
— Я боюсь боли… А одиночество — это ноющая боль. Разве нет?
— Но у тебя есть я, — он присел на корточки, коснувшись рукой её подбородка. — Я прошу тебя — не забывай никогда обо мне, не забывай о том, что у тебя есть я.
— Любовь требует забытья в чувствах, а ненависть — концентрации для просчета действий. А что делать, если я запуталась в том, чего во мне больше?
Зелёные глаза Гарри потемнели. Он снял очки и потёр переносицу, а Грейнджер поняла, что наконец-то смогла озвучить хоть каплю того, что скрывала, а Поттер начал её понимать. Она была уверена в том, что её лучший друг, который знал её с детства, различал все оттенки её настроения, и сам давно догадался, но отказывался в это верить. Порой это было слишком очевидно, чтобы отрицать это.
Ей предстояло озвучить ещё много из того, о чём он догадывался, но от чего отмахивался.
— Ты любишь его, — протянул Гарри. — И всегда любила.