Вся её исковерканная судьба была неправильной: скользкие дорожки, постоянный нервный трепет в груди и желание увидеть одни и те же глаза. Она оправдывала это желанием мести, пока дело было совсем в другом.
Это была история не о месте, не об жестокости или о преступлении и наказании за него. Это история была о любви, которая переплелась с ненавистью, поселившись в двух юных сердцах. Называйте это сказкой, если так угодно, а может, это притча о том, как делать не стоит. Совсем неважно, как это будет когда-то растолковано — важно лишь то, как эти два сердца справлялись с этими чувствами когда-то, и как справиться сейчас, когда стало уже настолько сложно.
***
Гермиона открыла глаза, но тут же взвыла от боли в мышцах. Казалось, что они задеревенели, а сама она пролежала в одном положении не один год. Она попыталась поднять руку, но смогла только вскрикнуть от боли, почувствовав, как начало саднить в горле.
— Ты как? — Малфой схватил её за руку, приподнимаясь со своего места так, что она смогла заметить перед собой силуэт. — Я сейчас позову целителя.
Боль, которая возрастала с каждой секундой возвращала её в реальный мир, где не было места лёгкости и покою. Она закрыла глаза, наивно полагая, что это поможет снова вернуться назад, где не болели шрамы, а каждое движение не приравнивалось к пытке. Гермиона всё ещё не понимала, что с ней произошло и как долго она так пролежала, но осознание того, что рядом сидел Малфой, успокаивало её.
Ей хотелось усмехнуться из-за абсурдности всей сложившейся ситуации. Можно было с лёгкостью поверить в то, что они уже давно умерли, а то что проживали сейчас — это их личный Ад. Так неправильно, но так желанно. Возможно, Гермиона однажды в баре всё-таки продала дьяволу свою душу за бокалом вина?
Если так, то почему она всё ещё болела?
— Не нужно, — прохрипела девушка. — Я долго так? Что случилось?
Когда сил хватило на то, чтобы сфокусировать взгляд на Драко, то она поняла, что они в Мэноре, а сам парень выглядел довольно уставшим. Внутри что-то трещало, как ей казалось, и это было похоже на звук сломанных костей. Гермиона не успела ничего сказать, как расплакалась. Стало всё равно на боль, что сопровождала каждое её микродвижение и на старания Малфоя успокоить её. Так долго и так тщательно она скрывала свою истинную боль, от которой можно было давно уже умереть.
Больше не хотелось касаться блокнота с расписанными подробностями дела бывшего однокурсника; не было сил на то, чтобы отыгрывать свою роль и говорить заранее заготовленные слова. Она устала, и при чём, очень давно, но почему-то пыталась кому-то что-то доказывать.
В первую очередь — себе.
Грейнджер посмотрела на взволнованного Драко, который вытирал платочком слёзы с её бледной кожи, и вдруг, поймала себя на странной мысли.
Ей уже давно не снились кошмары. Она находится в доме, который всплывал в её снах на протяжении многих лет, а рядом сидел человек, которого она так желала ненавидеть, но жизнь менялась совсем в обратную сторону. То, что с самого начала могло показаться ей попыткой самоубийства, теперь больше походило на психотерапию.
Когда-то она изучала имплозивную терапию, считая, что такое мог придумать только самый настоящий мазохист, который на самом деле, никогда не испытывал ничего из того, что могло его травмировать. Гермионе нравилось рыться в мозгах своих подзащитных, применять к ним хитро придуманные психологические приёмы, но теперь было пора применить их к себе. И это пугало её, потому что воображение и мозг искалеченной Грейнджер был куда безумнее, чем все те, что она когда-либо встречала.
Она была самым опасным человеком из тех, кого когда-то встречала, и только сейчас решилась принять эту свою сущность. В ней уживалась не одна Гермиона, а когда они наконец-то решили жить и руководить все вместе, то получилась слишком ядовитая смесь.
— Тебе можно было бы податься работать к Янусу Тики, — она, сцепив зубы, приняла полусидящее положение. — И кажется, что я бы задолжала тебе много денег.
— Ты о чём? — Малфой продолжал держать её за руку, словно это было правильно. — Суд одобрил дальнейшее расследование дела, сняв с меня основную часть обвинений.
— Поразительно, — Гермиона покачала головой. — Я вижу, что ты даже нашёл в себе силы обрадоваться этому.
— Ты восхищаешь, Грейнджер. У тебя хватило сил не только переубедить судей Визенгамота, но и меня.
Глаза снова защипало от слёз, а девушка крепко сжала руку Малфоя, будто бы пыталась таким образом передать ему часть своей боли, чтобы он наконец-то понял, что нечем в ней восхищаться. Всё, благодаря чему она ещё остаётся живой — это сжигающие чувства, которыми её душа наполнялась много лет. Вся желчь, что образовалась в закоулках её внутреннего мира теперь не подталкивала Гермиону к действию, а начинала медленно отравлять.
— Ради чего всё это, Драко? — всхлипывая спросила девушка. — Почему ты мне сейчас говоришь всё то, что я так хотела услышать от тебя много лет назад?
Существовало несколько видов имплозивной терапии. Первый — это в воображении, и Гермиона не смогла с его помощью себе помочь. Такая терапия заключается в том, чтобы в намеренно погрузится в травмирующие воспоминания с целью реинтеграции подавленных эмоций, но Грейнджер так себя только ещё больше травмировала. Из раза в раз, вспоминая о прошлом, ей хотелось вскрыть вены себе или Малфою. Кажется, она выбрала второе.
Возможно, что теперь пришло время испытать второй вид — в реальности. Гермиона же смогла открыто, на сколько это было возможно, поговорить с Гарри. Так может пришло время откровений с Малфоем?
— Я не мог. Я струсил.
— Я любила тебя, Малфой! — она вскочила на ноги, и пошатнувшись вцепилась за прикроватную тумбочку. — Я так сильно и так отчаянно тебя любила, что прощала тебе всё! Блять, да я и сейчас люблю тебя! Да! Да, Малфой! Это херово чувство ни разу меня не отпустило, как бы я не пыталась его перекрыть каким-то другим! Я ненавидела тебя, желала тебе смерти. Я хотела, чтобы ты сдох в муках, но по итогу я стою тут, перед тобой, готова чуть ли ни на колени опуститься, и снова признаюсь тебе в своих чувствах!
Искренность во всём. От самого начала и до самого конца.
— Грейнджер…
— Нет! — Гермиона перебила его. — Сейчас я говорю, Малфой! С нашей самой первой встречи ты научил меня, что такое «быть ненавистной». Каждое твоё слово, каждое твоё движение, каждая твоя ухмылка — ты уничтожал меня. Ломал меня снова и снова, будто бы ждал, пока от меня и мокрого места не останется, а я продолжала идти вперёд. Не просто идти, я бежала по тончайшему льду. За тобой!
Как долго эти слова томились на дне её души? Похоже, что целую вечность, а теперь она не просто кричала, она выплёскивала все свои эмоции, что когда-либо пробуждал в ней этот человек. На её теле и душе было слишком много отпечатков этого человека — она была его местом преступления, за которое Малфой ещё не ответил.
— Правильная любовь не заканчивается смертью и слезами, Гермиона, — его голос был по-прежнему тихим и спокойным. — У неё должен быть утончённый финал, так чтобы у обоих сторон потом остались красивые воспоминания. Наша любовь не может таким похвастаться, потому что никогда не была правильной.
Наша любовь.
Их любовь.
— Но ведь ты не дал даже шанса ей, Малфой, — она села у тумбочки, зарываясь в свои волосы. — Почему? Ты в тайне приносил мне букеты полевых цветов и говорил со мной на квиддичном поле при свете луны, признавался в своём восхищении после признания в том, что убил моих родителей… Почему у нас не было так, как у нормальных людей? Что вообще между нами?
— Любовь — это когда радость и удовольствие, а у нас с тобой зависимость. Это когда страх, нервы и боль. Любовь для нас — это всего лишь жалость к себе, а мы ведь не привыкли себя жалеть, не так ли?