В его словах часть правды, и Гермиона не смела с ней спорить, потому что понимала, что Драко понимает в их взаимоотношениях не меньше, чем она сама. Они оба имели полноценное право на эту зависимость, так что же было постыдного в том, что каждый распорядился ею, как считал нужным? Да лишь то, что своими поступками делали больно друг другу.
Теперь их зависимость, что воспринималась как любовь, покоилась на чувстве обиды, унижения, жалости, ненависти и привязанности. Это адская смесь, но похоже, что против никто не был, потому что оба подливали масла в бушующий огонь.
Она — несчастная на протяжении многих лет, видела в Малфое причины всех своих бедствий и печалей. Долгие годы составляла идеальный план мести, переступая через собственные больные раны, жаждущая настолько сильно ранить своего обидчика, что даже решила не жалеть себя. Гермиона сидела на полу и понимала, что загнала в тупик не Драко, а себя, в первую очередь, потому что именно она сейчас не могла сдержать слёз и снова признавалась в любви своему палачу. Она так долго искала причину, чтобы наконец-то отпустить гильотину над его шеей, что увлеклась, и заняла место жертвы. Опять приняла удар на себя.
Свой же.
Он — человек, утративший свою семью, но почему-то стоящий перед ней, сдерживая порывы обнять ту, которую так долго ломал. Малфой не собирался оправдываться и говорить о том, что их ждёт прекрасное светлое будущее, потому что знал, что это не для их истории. Он не особо отличался счастливой участью в этой жизни, если так кому-то вдруг показалось. Его жизнь пошла не по плану в тот самый момент, когда Драко смог себе признаться в слабости к этой веснушчатой всезнайке с Гриффиндора, но вот отец уготовил для него совершенно другую участь. Всё его существование — это клетка, с которой выбраться он не смог: сначала из-за уважения и любви к отцу, потом — из-за собственной трусости и загнанности в угол, а после — свыкся со своим положением.
Вот таким бракованным дуэтом они и стали много лет назад, и оставались им и сейчас.
— Я не заслужила всего этого, — прошептала девушка. — Ничего из всего этого, Малфой… Мы не заслужили.
— Я любил тебя не меньше, — Драко опустился перед ней на колени. — Я так же готов стоять перед тобой на коленях, но это уже ничего не изменит. Ты знаешь не хуже меня, что при самых лучших раскладах эта любовь не выжила бы. Она бы даже не дожила до утра, я даже не стану заикаться за всю жизнь.
— Но мы же вот… — она протянула ему руку. — Мы же рядом… Ты и я…
Чужие голоса в её голове становились всё громче, перекрикивая её жалкие всхлипывания. Гермиона хотела замолчать, только вот говорило само сердце. Она понимала, что это самая абсурдная минута всего её существования — сделано слишком много ходов в этой жестокой игре, и никакого «ты и я» уже быть не могло.
Грейнджер ждала, пока Малфой протянет руку в ответ. Она пыталась себя убедить в том, что ещё можно переиграть сценарий, что они могли бы убежать вместе с этого города и от этой жизни. Ведь каждый человек заслуживал счастье, так чем они хуже? Пройдёт много лет, много жизней, но Гермиона всегда будет бежать за Драко, сколько бы терний на пути к звёздам ей не встретилось. Всегда останется аромат полевых цветов на её руках и навязчивая весенняя свежесть, но и её чувства к этому человеку останутся такими же неизменными.
И он протянул ей руку, но стало только больнее.
— Это безумие, — тихо сказал Драко. — Но ты же и сама это знаешь.
За его спиной мелькнул женский силуэт, а лёгкие девушки сжались до предела. Было ещё то, что хранилось где-то в подсознании, а теперь его сдержать уже было невозможно.
— И в нём нет дна, потому что внутри годами идёт война, — Гермиона вырвала руку и встала с пола. — Я пыталась тебя ненавидеть, но не смогла. Это так неправильно, так сложно…
Её руки стали липкими, ладошки вспотели, но её бросило в жар. Грейнджер посмотрела на свои руки и с криком выбежала из комнаты. Пока Малфой видел лишь страх на бледном лице, то Гермиона видела кровь на своих руках. Им действительно не светил счастливый конец, потому что она самолично его перечеркнула несколько месяцев назад.
Девушка аппарировала туда, где ей бы могли помочь, если такое возможно. Спасение утопающих — дело рук самих утопающих, а что, если ты уже утонул? И теперь нужно вытаскивать твоё тело со дна глубоко океана разрывающих чувств и эмоций.
— Гермиона? — Гарри кинулся к девушке, которая появилась посреди гостиной, рухнув с ног. — Что случилось? Я думал, что ты ещё спишь. Я же попросил Малфоя, чтобы он мне написал, когда…
— Это я их убила, Гарри! — её крик сочился сумасшествием. — Малфой не убивал свою жену и ребёнка, потому что это сделала я!
Брюнет крепко обнял подругу, поглаживая её волосы, пока та продолжала истерический кричать. Её разрывало на мелкие части, на миллионы атомов, но только вот боль не угасала. Все стены, все перегородки — всё, что выстраивалось годами, что её сознание нагородило под коркой головного мозга — всё это разрушалось. Оно просто обваливалось, как после мощного землетрясения, не давая шанса хоть чему-то уцелеть. Все её личности метались со стороны в сторону, не зная правильного ответа на главный вопрос: «А кто теперь за главную?»
Её тьма обрушилась на последний лучик света, который дарил мизерную надежду. Ей действительно стоило бежать тогда, когда Поттер предлагал, но она понадеялась на этот лучик, но тьмы было гораздо больше. Жизнь превратила её в жестокую, бездушную, алчную и мстительную машину, которая была готова на убийство. Это был сокрушительный удар, после которого оправиться уже было нельзя. Даже дементору не под силу причинить ей боль своим поцелуем — скорее всего, что тот сам познает смерть, как распробует вкус её души.
Когда на неё обрушилось насилие, она думала только о том, чтобы спастись. Но, дойдя до последней черты, когда жизнь начала уплывать между пальцами, после суда 1998-го, словно лодка от берега, Гермиона начала хвататься за смерть, как за спасательный трос, в котором и было её избавление: просто уцепись покрепче и дай унести себя далеко-далеко от того места. Ведь она хотела, а потом решила уцепиться за смерть тех, кто мог бы быть дорог её обидчику.
Грейнджер уцепилась за смерть Астории и Скорпиуса. Много долгих ночей потратила на то, чтобы выстроить идеальное убийство — ей ли не знать всё об правильном преступлении, а на утро не могла разобрать связь красных нитей на стене. Ей бы стоило уже тогда прислушаться к Скарлетт, а теперь было слишком поздно.
Жизнь — это сплошная, а Гермиона то и дело её пересекала в неположенные местах, но оставалась безнаказанной. Так могло бы показаться.
Гарри продолжал её обнимать, не проронив ни слова, а Грейнджер боялась хоть что-то услышать из его уст. Где-то глубоко внутри она точно знала, что Поттер уже и не сомневался в её вине — так много всего было сказано и сделано, что её вина была очевидной. Возможно, что Гермиона могла бы получить титул той, что была последней, кто умела лгать. Так искусно и мастерски, что её до сих ещё не обвинили в этом жестоком убийстве, потому что идеальным оно точно не было.
Вот к чему может привести молчание и надежды на то, что ты сама со всем справишься.
— Я всегда буду рядом, — прошептал Гарри, отдаляясь от неё, чтобы посмотреть в глаза. — Слышишь, Гермиона? Всегда.
— Но я… — ей не хватало воздуха. — Я же… Убила… Я…
— Сначала человек убивает что-то в себе, потом он начинает убивать других. Твой поступок нельзя оправдать, но если ты что-то и говорила о нездоровой любви к Малфою, то значит, и моя дружба к тебе нездоровая, Гермиона, — он провёл большим пальцем по щеке, смахивая слезу. — Никогда не думай, что мои слова пустые. Я много чего говорил тебе, но я всегда буду рядом, чтобы не случилось. В тебе убили достаточно много, чтобы ты убила в ответ…
Это был ответ не аврора, не Гарри Поттера — это был ответ её лучшего друга, у которого не было никогда ближе неё. Такими они не были, такими они стали — такими их сделала их жизнь. В мире нет абсолютно счастливых людей, и даже Поттер таким не был. Оттого-то они и живые, потому что способны и на любовь, и на ложь, и на самопожертвования, и даже на убийство из-за ненависти.