Как выяснилось, хуже всего было то, что она не могла отделаться от темноты теперь даже в реальном мире. Гермиона раз за разом оборачивалась себе за спину, словно мрак из мира Морфея преследовал её по коридорам их дома. Её разум стремился вытолкнуть мысли об этом, в точности как ребёнок отпихивает тарелку с едой, прекрасно зная, что ему не позволят выйти из-за стола, пока он не съест всё.
Она подняла руку, чтобы включить свет, но так и не решилась. Гермиона пыталась оправдать это тем, что не хочет случайно разбудить Рольфа, хотя это было абсурдно. Их с Рольфом разделял целый этаж, а дело было только в том, что она неосознанно боялась света. Пока хоть дюйм тела оставался обнажённым, ей было страшно включить свет, словно искусственные лучи могли обжечь. Список вопросов в голове пополнился в этот самый миг, а девушка открыла холодильник и достала открытую бутылку вина.
— За безумие, — тихо прошептала Грейнджер и сделала большой глоток. — Это очень на него похоже.
Из-за окон слышался шум мимо проезжающих машин, а часть гостиной комнаты подсвечивалась светом уличных фонарей. Гермиона подошла к подоконнику и выглянула вниз — всё было укутано белоснежным покрывалом снега.
Наверное, это было её единственным развлечением — грустить по чему-то несбыточному. Она укутывалась в какие-то призрачные воспоминания, которых не должно было быть в голове, и лежала в них, как на снегу под падающими звёздами марта в неприлично холодном ноябре. Гермиона загоняла себя в угол и доводила до слёз каждую ночь, утопая в тихой истерике. Ей казалось, что она смотрела на свою счастливую жизнь какими-то глазами жестокого и бездушного прошлого.
Каждая новая минута приближала её к красной черте, что именовалась сумасшествием. Она боялась, что этого нельзя избежать, а они с Рольфом только оттягивают неизбежное, когда каждый вечер ложатся в одну постель под одно одеяло, приговаривая, что «утро вечера мудренее», и всё обязательно будет хорошо.
Ей не хотелось думать о предстоящей свадьбе или о том, как они в прошлом году ходили на фильм под открытым небом в Брюсселе. Гермиона не могла отвлечься ни на что хорошее из того, что было у неё, вместо этого без конца и края возвращаясь к силуэту в темноте. Со стоном и слезами на глазах она натянула на себя плед синего цвета, который лежал на диване, и снова отдалась во власть бушующей боли.
Она нащупала пальцами сквозь сон что-то холодное, но невероятно нежное. Гермиона открыла глаза, а рядом лежал огромный букет белых роз.
— Доброе утро, — напротив в кресле сидел Рольф. — Ты выспалась?
— Да, — она кинула мимолётный взгляд на пустую бутылку из-под вина, которая стояла у кофейного столика. — Который час?
— Начало двенадцатого.
Между ними повисло неловкое молчание, как и все предыдущие дни до этого. Рольф привык к тому, что утром просыпался в гордом одиночестве, а Гермиона перестала за это извиняться. Она ссылалась на бессонницу, но чувствовала, что причина кроется совсем в другом. Внутри неё было столько вопросов, что девушка начала уже сбиваться со счёта. В последний раз, когда она пыталась в голове соблюсти какое-то подобие порядка, то их насчитывалось около семидесяти трёх.
— Мне нужно отлучиться на несколько часов, если ты не против. Я могу…
— Нет! Всё хорошо. Ты можешь спокойно решать все свои дела, а я хочу пройтись по магазинам.
— По магазинам? — Рольф скептически вскинул бровь. — Ты же не любишь это дело.
— Мне нужно чем-то заняться, почему бы не остановиться на шоппинге?
— Конечно, — он улыбнулся. — Но если что-то случится…
— Я тебя наберу. Да, Рольф, я помню.
Он поцеловал её в щёку, накинул пальто и вышел из дома.
Гермиона ещё несколько минут сидела неподвижно, а потом встала с дивана.
По всему дому висели их совместные фотографии. Девушка всё чаще и чаще вглядывалась в них, пытаясь отыскать в своей голове ту улыбку, которая украшала её лицо на снимках. Было видно, что все кадры были искренними и очень тёплыми, а теперь в ней не было и сотой доли этих чувств. Гермиона не могла понять, что такого случилось и когда всё это в ней переломилось.
В какое утро она проснулась и поняла, что ничего не чувствует к Рольфу? Когда она поняла, что её максимум по отношению к этому человеку — это дружеские чувства?
Она видела в нём свою поддержку, близкого человека, но не любовь. Возможно, что это можно было назвать в какой-то степени любовью, но точно не такой, которая приводила людей под венец. Гермиона не чувствовала от прикосновений Рольфа тепла на дне души, трепета в груди, дрожи в коленках — ничего из того, о чём писали в книгах. А ещё она была уверена в том, что точно знает, каково это — чувствовать любовь.
На стене в их спальне висела большая чёрно-белая фотография. Они с Рольфом сидели на большом кожаном диване, и кадр явно был случайным. Никто из них не смотрел в объектив камеры, но от этого фото шла невероятно искренняя и добрая энергетика. Гермиона смеялась, держа своего парня за руку, а Рольф смотрел на неё глазами полных любви. Это было так непохоже на то, что сейчас переживали эти двое.
Грейнджер ни на каплю не усомнилась в чувствах молодого человека — что на фото, что сегодня утром — он всё так же любил её. А она? Почему-то Гермиона не видела любви в своих глазах даже на всех этих фотографиях, которые берегли их счастливые моменты. Она потянулась к рамке, прикоснувшись тонкими пальцами к холодному стеклу. Ей хотелось заставить своё сердце вспомнить свои чувства, ведь не могло быть так, чтобы они бесследно исчезли.
Спустя секунду раздался громкий звук битого стекла, а под ногами оказались десятки острых осколков от рамки. Гермиона закрыла лицо руками и громко расплакалась.
— Я схожу с ума… — прошептала девушка. — Я просто схожу с ума…
Если бы Рольф сейчас был дома, то он бы обязательно обнял её и сказал, что ничего страшного не произошло. Возможно, что они вместе отправились бы в тот магазинчик, что находился в нескольких кварталах и купили новую рамку, но она была дома одна. Гермиона тяжело дышала и когда сделала шаг назад, то почувствовала, как маленький острый осколок впился в ногу.
— Чёрт! — выругалась девушка. — Ещё этого не хватало!
Физическая боль быстро отрезвила её и привела в чувство. Гермиона сделала ещё несколько шагов назад, переступая осколки, и села на кровать. Ярко-алые капли крови окрасили светлый паркет, а Грейнджер поморщила нос от вида крови. Её тут же начало подташнивать, словно она никогда не видела крови. Руки вспотели и стали липкими, а вино, выпитое ночью, норовило оказаться поверх осколков на полу.
Гермиона вынула осколок из ступни, захватила фотографию с пола и выбежала со спальни. Быстро промыв рану и наложив бинтовую повязку, она снова оказалась на диване первого этажа, укутанная всё в тот же синий плед. Желание пройтись по магазинам отпало, поэтому оставалось лишь включить телевизор, лениво переключая каналы и дожидаясь возвращения Рольфа.
Пока с экрана телевизора болтала незнакомая блондинка, вещая о каком-то новом баре в пригороде Канады, Грейнджер потянулась за своим мобильным телефоном.
— Добрый день, Миранда, — она приветливо поздоровалась, как только по ту сторону телефона послышалось дыхание.
— Здравствуйте, мисс Грейнджер. Что-то случилось?
— Я знаю, что Вы приходите к нам по вторникам, но могли бы Вы найти сегодня время для нас?
— Конечно, мисс Грейнджер, — любезно ответила Миранда. — Во сколько нужно быть?
— Чем раньше, тем лучше.
— Хорошо, я буду через час у Вас.
— Спасибо, — Гермиона отключилась.
Она ухмыльнулась, но тут же и почувствовала, как внутри рождается какая-то радость. Было странно осознавать, что визит Миранды — их уборщицы, мог так сильно повлиять на её настроение. По сути, кроме Рольфа, Гермиона больше ни с кем и не общалась. Только по вторникам, когда Миранда приходила, чтобы убрать весь дом, Грейнджер могла хоть немного выговориться.